— Остальные — пожалуй, но вы — вряд ли. — Ниаста рассеянно провела пальцем вдоль посоха до железного герба канцелярии Малкадора. — У вас интересный разум, Таргутай Есугэй. Я ощутила его в момент прибытия вашей группы, а теперь, стоя рядом с вами, чувствую еще сильнее. Думаю, вы понимаете, о чем речь.
Воин улыбнулся, и все его лицо пересекли морщинки, как случалось с любым улыбающимся чогорийцем.
— Погодная магия, — сказал он. — Нам говорят, она приносит неприятности.
— «Погодная магия»? Как… старомодно. Я читала отчеты о том, что вы способны творить с ее помощью. Мне казалось, можно подобрать название и получше.
— Нам подходит.
— Но да, она опасна. — Женщина посмотрела на него более серьезно. — Вот почему мы доставили вас сюда. И еще по многим другим причинам. Однако этот вопрос наиболее важен: вы не прячете свою магию. Похоже, считаете, что так и надо. Я уважаю ваши воззрения, однако вам нужно научиться скрытности.
Есугэй недоуменно взглянул на мейстера.
— Вашего господина обнаружили пятнадцатым из примархов, — продолжала Ниаста. — Всех его братьев, как и его самого, привозили сюда и обучали принципам Великого крестового похода. На моих глазах каждого из них вводили во Дворец для закрытой аудиенции с Владыкой Людей, потом они улетали обратно в пустоту. Примархи и сейчас там — создают Империум, командуя самыми могучими армиями в истории. Любой из братьев, если бы судьба позволила, и сам мог бы стать монархом, величайшим из когда — либо живших императоров. Но они сражаются не за себя, а за грандиозный замысел. Его замысел.
Легионер кивнул:
— Понятно есть.
— Тогда вам понятна и угроза. У нас тут Объединение. Послушание и сплоченность. Разумеется, неизбежны проблемы. Все должны понять суть идеи и поверить в нее, но многим это дается с трудом. А как же иначе? Даже мне нелегко принять ее, а ведь я лишена ваших поразительных воинских умений.
— Это тоже понятно есть.
Ниаста усмехнулась:
— Значит, вам ясно, к чему все идет. С тех пор как вас всех переправили на Терру Хан часто беседовал с Отцом, и мы оба знаем, что их встречи кончились нехорошо. Что ж, ничего необычного здесь нет, однако нам нужно постараться улучшить их.
Вздохнув, Таргутай снова выглянул в окно.
— Тогда говорите ему. Я не господин — он есть.
— Наше послание звучит так: нет ни богов, ни магии, только здравый смысл. Таково наше единственное оружие, разрешенное Им — Тем, кто возлюблен всеми и положил начало всему происходящему сейчас.
— Бессмыслица есть.
Женщина терпеливо улыбнулась:
— Полагаю, Хан заявил Императору то же самое. Именно поэтому у моего повелителя возникли серьезные затруднения. А если господа сталкиваются лбами, то устранять разногласия выпадает нам, слугам.
— «Сталкиваются лбами»?
— Вы отлично знаете, что я имею в виду.
Чогориец ответил ей печальной, понимающей улыбкой:
— Вы желаете, чтобы мы лгали.
— Мы желаем, чтобы вы образумились.
— Он не будет врать никогда. — Есугэй мгновенно посерьезнел. — Да, он иметь изъяны, как иметь все люди. Но не такой изъян. Он давать клятву он держать клятву. Вы понимать?
— Речь не о правде и лжи. — В отработанный тон Ниасты проникла малозаметная нотка раздражения. Совсем необязательно.
Таргутай поджал обветренные губы. Племенные татуировки на выдубленной солнцем коже сместились, образовав новые загадочные символы.
— Мы — воины. Мы взять оружие, мы применять его. Оно не владеть нами — мы владеть им. Таково равновесие.
— Хан должен встретиться с Сигиллитом. Им с Малкадором нужно поговорить.
Есугэй пожал плечами:
— Может не выйти.
— Постарайтесь, чтобы вышло.
Обернувшись к мейстеру, воин впервые рассмотрел ее как следует:
— Ваши глаза. Что случилось?
Ниаста отвернулась.
— Связывание душ, — объяснила она. — Большинству вообще выжигает глазницы.
— Связывание душ, — тихо повторил Таргутай. — Выходит, они есть.
— Не глупите.
— Будьте честной со мной. Вы иметь зрение обоих родов. Для чего используют внутренний взор?
— Меня не используют. Я служу.
— Сейчас — да. Грядущее — кто знает? — Воин подступил к ней, его золотистые глаза блеснули в лучах солнечного света. Что вы чувствовать во мне, Ниаста, я чувствовать в вас. Но будьте осторожны. Мы не лжем, даже себе. Возможно, у вас иначе.
— Убедите его встретиться с Малкадором. Больше мне ничего не нужно.
Легионер помедлил, словно хотел сказать что — то еще. Передумав, он вновь повернулся к пейзажу за окном.
— Сделаю, что могу, — пообещал Есугэй.
2
Гияхунь смотрел в иллюминатор челнока, покидавшего нижнюю орбитальную зону. До событий, произошедших годом ранее, воин никогда не поднимался над землей — разве что в седле, но особой разницы не замечал, ведь чогорийские скакуны не отличались ростом. Его мир включал в себя единственное солнце, цеплявшийся за руки и ноги свежий ветер и тихий шелест травы в бескрайней степи. Небо для Гияхуня, как для всех его сородичей, было аркой вышнего края, алтарем богов, вершителем судеб бойцов и преградой, которую никому не преодолеть при жизни.
Однажды, уже давно по любым меркам смертных, он скакал во главе рейдового отряда по Плечу Аньшу — так народ нань назвал этот горный кряж. На закате воин подскакал к краю гребня, где скалы спускались отвесными уступами к зияющей пустоте внизу. В тот час всадник впервые увидел Алтак — равнину, простиравшуюся на полмира. Ее гладь не нарушали ни горы, ни стены, ибо на ней обитали только беспокойные союзы кочевых племен с их стадами, юртами из шкур, охотничьими угодьями и нескончаемыми вспышками кровной мести.
Там Гияхунь остановился и откинулся на спину своего адуу, с боков которого испарялся пот, как и с кожи наездника. Там он посмотрел, как тускло-красный уголь светила опускается к степи, превращая ее в озеро огня, и там он подумал: «Больше нет ничего. Вот он, изгиб мирового лука. Если человек покорит равнину, то покорит все сущее».
Легионер улыбнулся воспоминаниям. Как же давно это случилось… Из воина нань он стал бойцом народа кидани, а потом и солдатом орду владыки Джагатая. Каган, чуждый мстительности, всегда включал побежденные армии в состав собственного войска. Он поочередно собирал под своим знаменем враждовавшие племена равнин, пока не создал несметную рать. Старинная неприязнь быстро сошла на нет — Хана заботило лишь то, умеешь ли ты держать тальвар, управляться с конем, исполнять приказы и давать отпор врагу, когда он все же встает перед тобой. Со временем его примеру последовали и кланы, прежде разделенные взаимной ненавистью.
Вот почему чогорийцы питали к Джагатаю то неистовое, безупречное обожание, какое обычно возникало только между воинами, побратавшимися кровью. Каган возвысил их. Он многие годы скакал плечом к плечу с сынами, терпел и страдал наравне с ними и, наконец, превратился из нелепого слуха в живую легенду. Он стал повелителем степей, беркутом, ханом всех ханов.
Но после того как его бойцы снесли каждую стену, разорили каждый дворец и сокрушили каждую империю, рубежи бытия немного раздвинулись.
Оказалось, что Гияхунь ошибся. Человек мог покорить гораздо, гораздо больше, чем Алтак. Существовал целый миллион других миров, таких же разных, как пятна на пегих шкурах лошадей. Одни планеты окутывало пламя, иные сжимал в тисках вселенский холод, а некоторые вовсе не поддавались людскому пониманию.
Слишком глубокие раздумья об этом грозили помешательством. Все чогорийцы росли в скромном и бедном ресурсами мире ограниченных понятий. Теперь же им предстояло осознать бесконечность реальности. Как выразился старый задын арга Хогал перед тем, как погибнуть во время неудачного Возвышения, «таким глоточком подавишься».
Двигатели завыли более пронзительно, и челнок тряхнуло. Широкий серо-золотой лик Терры давно исчез — свернулся обратно в уменьшающийся шар, вид которого ничем не выдавал безумия и гама на поверхности. Императорский Дворец уже казался воину бредовым сном наяву или мороком, насланным колдунами.
