потормошила плечо. — Мне теперь вообще хана. Не умирай… — Виктор огляделся, подумал: «Куда люди все делись?» Взгляд омоновца застыл, в зрачках отражались облака, тело перестало вздрагивать, подбородок припал к плечу. — Черти драные, теперь за тебя на меня устроят охоту. — Солдат ещё раз осмотрелся, обречённо покачал головой и, обняв собственные рёбра, хромая поплёлся восвояси.
2
Холодный ливень стоял стеной. Земляная дорога извивалась между частных заброшенных домов, смешивала на себе грязь и глубокие лужи; тёмные провалы окон, во многих местах забитые серыми досками, оскалили стеклянные зубья,
Молния разрезала темноту неба, высветила по бокам искривлённые стволы деревьев, кустов и озирающегося одинокого путника. Серость и убогость заброшенной деревни взорвал раскат грома. Виктор наморщил нос и машинально пригнулся.
— Так и барабанные перепонки лопнут. — Он шлёпал по лужам, уже не обращая внимания на их глубину: всё равно промок как промокашка, утонувшая в чернильнице. В носках между пальцами перекатывалась грязь, в туфлях хлюпало, сильно натёрло пятки. Солдат шмыгнул носом, ладонью скинул новые капли с лица и поправил капюшон дождевика. В полнейшей темноте тяжело сориентироваться, тем боле не появлялся здесь три года: позабылось. Он остановился, снова шмыгнул носом, потекли сопли: кажется, успел простыть. От холода зуб на зуб не попадал, хотя днём была почти тридцатиградусная жара. Виктор ждал, когда новая молния осветит небо и, естественно, дорогу, чтобы увидеть переломанный электрический деревянный столб, по нему он выйдет к нужному дому. Провода здесь давно сняли металлисты и сдали как металлолом. Не только провода — всю узкоколейку, проходившую сквозь заросли орешника.
— Да, орешков бы не мешало пощёлкать. Ничего, сейчас всё будет. — Хотя Солдат никогда не мучился из-за голода. С четырнадцати лет он начал лазить по всевозможным походам: месяцами пропадал в тайге, несколько раз проезжал на велосипеде всю Россию — от Абхазии до Владивостока, ходил на тысячи километров вдоль трасс, намеренно ничего не ел: смотрел сколько дней выдержит без пищи и сколько километров пройдёт. Его рекорд был месяц без еды. Правда, можно было и подольше не питаться: тонкий жирок под пупком так весь и не сходил, но этого было достаточно, чтобы понять в каком количестве и на каких расстояниях делать схроны — на всякий поганый день. Вот он, этот день, и настал — нежданно-негаданно. Виктор давно вывел для себя собственную философию, состоящую из разных правил, где на первом месте стояла безопасность: зачем тебе думать о хлебе насущность, если завтра ты попросту сдохнешь? Не то чтобы он был параноиком, но его заводило всё таинственное и он всегда это искал: так сказать, на свою голову приключений. Он с детства хотел попасть на войну — повоевать. И повоевал: ему понравилось. Такого чувства свободы он никогда не испытывал. И там друзья — становились настоящими друзьями, про которых лишь пишут в книгах.
— Собака грязная, — Солдат подпрыгнул на месте, чтобы рюкзак уселся поудобнее на спине, — ну давай же, взрывайся. — Только он проговорил — извилистая молния полоснула небо, чуть ли не перед лицом ушла в землю и сразу последовал удар грома. Виктор отшатнулся, ему показалось, что окатило электрической дугой. Волосы на голове точно шевельнулись. В короткой вспышке он успел увидеть верхний крест столба в трёх метрах от себя, сломанным концом опирающийся на тонкую берёзу.
Солдат довольно кивнул, тыльной стороной ладони вытер нос и на ощупь сошёл с дороги, прикинув в уме, где примерно находится дом, какой угол нужно срезать. Через двадцать шагов он натолкнулся коленом на старый ржавый трактор без колёс и удивился, что металлисты до сих пор его не увели. Этот трактор лет пятнадцать как уткнулся носом в забор, теперь повалившийся.
— Ещё батя был жив, — прошептал Виктор. В дом, который он шёл, принадлежал отцу после развода с матерью. При жизни отца один раз только здесь был: кажется, лет в восемь. А потом уже приехал на похороны перед самой армией. — Эх, батя, ты так и не сделал мне летучего змея. Обещал, когда мне было только три года. Не откладывай на завтра — завтра может никогда не прийти.
Солдат обошёл трактор справа, споткнулся об трухлявый забор; длинная сырая трава холодила колени, под ногами путались земляные холмики, наверное, кротовые. Ещё раз сверкнула молния, осветила впереди нужный дом.
— Наконец-то. — Ладонь поискала в темноте, нащупала козырёк над крыльцом; Виктор слегка наклонил голову, чтобы не нашпиговать лоб старыми занозами, подошёл к двери, дёрнул за ручку. Не поддалась. Да, когда был в последний раз, закрыл на ключ. Значит, искатели всяких приключений и хлама здесь не появлялись. Хотя, может, где-то и проломили дыру. Солдат почувствовал сильную усталость, широко зевнул и вздрогнул от холода и сырости. — А куда ж я ключ дел? — Он пошарил ладонями по сырому полу, в углу нащупал старую калошу, наполненную водой, откинул. Из кармана штанов достал нож, поддел доску: легко поддалась. И уже под порогом в нише кирпичей пальцы наткнулись на ключ. Замок открылся свободно, не поржавел.
Запахи затхлости и плесени шибанули в нос. Холодно. Виктору показалось, что непременно он услышит, как громко тикают ходики.
«Папка, папка, смотри, у нас кукушка в часах завелась!» — Солдат с грустью улыбнулся скользнувшему воспоминанию. — «Кукушка — это твоя мама». — Да, а мать через год погибла с любовником в автомобильной катастрофе. — Новая вспышка молнии в дверной проём озарила старость комнаты. Виктор закрыл дверь и задвинул засов, оставив ливень шуметь за порогом. Сразу почувствовал, как веки начали тяжелеть, хоть ни о каком комфорте не могло быть и речи: печь давно разбита, изба не топилась, крыша в некоторых местах протекала, всякие заезжие «сталкеры» перевернули всё кверху дном.
— И всё-таки — я поем и переоденусь. — Солдат снял с плеч рюкзак и кинул на прожжённый диван, разложенный возле окошка, заклеенного газетой. Прошёл на кухню и, подсвечивая зажигалкой, под столом залез в погреб, крышка которого давно кем-то оторвана. Перелопатив гору хлама, он добрался до линолеума, под ним открыл ещё одну дощатую крышку.
Довольный, Виктор осветил периметр небольшой ямы: всё на месте. Вытянул пластиковый бидон, сразу открыл крышку, достал пять толстенных свечей. Через минуту по кухне бегали бархатные тени, огоньки плавили воск и стало как-то уютно. Солдат скинул туфли и всю остальную одежду, натянул толстую футболку с длинными рукавами, песочного цвета штаны с накладными боковыми карманами и берцы. Как в кокон затянутые скотчем пакеты с рисом и макаронами кинул на стол: сейчас они ему не нужны — варить не собирался. Выложил обрез двустволки и
