— Все ясно, сержант, все ясно.
Ян Сниман смущенно поднялся.
— Мэнеэр14 Сниман. — И Редзап снова улыбнулся. — Возьмите с собой, пожалуйста, ваш чай.
После еды Сниман вернулся и застал Редзапа за считыванием информации с экрана.
— Вы сын Снимана, владельца Паульскерка, в Претории, правильно?
— Да, сержант.
— Жесткий и отважный человек и отнюдь не друг нам. Вы прекрасно учились. Ваш английский особенно хорош.
— Спасибо, сержант. Это был родной язык бабушки с материнской стороны, и мы с мамой часто говорили по-английски, когда не было дома отца, сержант.
— Понятно. Ваш возраст в переложении на земной — шестнадцать лет и семь месяцев. Значит, вы хотите поступить в имперские вооруженные силы?
— Намереваюсь, сержант, хочу, по крайней мере. — Сниман спотыкался при ответе, не ожидая таких простых вопросов. — Я за этим и пришел.
— Очень хорошо. Сядьте вот сюда. Нам надо поговорить. Я не буду сулить вам райские кущи. Напротив, растолкую, что солдатская жизнь зачастую полна лишений и трудностей. И покажу, что вас ждет. Вы следите за моей мыслью?
— Да, сержант.
— Отлично. Сегодня утром я уже отослал обратно одного парня. Я занимаюсь вербовкой солдат для части подполковника Верещагина. Это первый батальон тридцать пятого имперского пехотного стрелкового полка. Он расквартирован в казармах под Блумфонтейном и Йоханнесбургом. Если вы вступите в этот батальон, вы станете солдатом-стрелком, пехотинцем. Вы внутренне настроили себя на что-то другое, я могу направить вас к другим. Все понятно?
— Да, сержант.
— Так. Время у нас есть, расскажите мне что-нибудь про себя.
Пристроившись с чашкой на коленях, Сниман стал рассказывать про свою жизнь, и вдруг его словно прорвало! Сержант отличался терпеливостью, вполне сносно говорил на африкаанс. Когда Сниман понял, что говорит недопустимо много о себе, Редзап криво улыбнулся.
— Наш батальон — боевое подразделение со славными традициями. Мы убиваем людей и делаем это в любых условиях. Но, выполняя свой долг, и сами иногда погибаем.
Сержант наклонился и вгляделся в Снимана.
— Мы не любим говорить, что делаем из мальчиков мужчин и прочую дребедень. Служба, бесконечная служба, и так целых семь лет.
Потом сержант отошел от штампов, выработанных за годы вербовки, и, внимательно всматриваясь в Яна, спросил его:
— А скажите мне, мэнеэр Сниман, ваш отец знает, что вы пришли записываться в армию?
У Яна перехватило дыхание. Несколько мгновений он молчал и старательно отводил глаза. Когда же наконец решился ответить, заговорил каким-то глухим, совсем другим голосом:
— Нет, сержант. Узнай он, что я здесь, отрекся бы от меня — если только уже не сделал этого. Сержант, а он должен подписывать какие-нибудь бумаги?
Редзап снова улыбнулся своей волчьей улыбкой, обнажив резцы.
— Если вы решите поступить в батальон Верещагина, то не должен, мэнеэр Сниман. Нас больше интересует, что вы собой представляете, а не ваш возраст. Если бы вы мне соврали, я бы вас выкинул отсюда. А все, что мы говорим о батальоне, — правда, тут мы не лжем. А какого вы хотите быть возраста? Я предлагаю записать девятнадцать.
Ян обрадовался.
— Девятнадцать — это замечательно, сержант, — облегченно произнес он. Хотя юноше хотелось еще многое сказать, он почувствовал внезапную усталость. — Да, я хотел бы стать солдатом.
Кольдеве сидел, держа ноги в ведре с лечебным раствором и уткнувшись в томик Карла Мая. Ванну для истерзанных ног Ханс принимал по наставлению Винсента, а Карла Мая читал по собственному выбору.
Когда он истер в кровь ноги, рядом оказался Руди Шеель. Он вежливо заметил, что лейтенанты иногда соображают не лучше зеленых рекрутов и Кольдеве следовало бы подержать в воде если не голову, то хотя бы ноги.
Читал Ханс запоем. Хотя дискеты с Томасом Манном и Гете занимали основное место в багаже Кольдеве, больше всего он любил Карла Мая и Джеймса Фенимора Купера.
Кольдеве вздохнул и отложил книгу. Вынужденный отдых располагает к размышлениям. Удивительно, как африканеры спокойно относятся к присутствию имперских войск. Пока что даже один процент населения, составлявший так называемую политическую элиту, ничем себя не проявил. В частности, в Йоханнесбурге Бейерс поставил все под свой контроль. Он был, конечно, весьма осмотрителен. То же можно было сказать и о Снегурочке.
По-прежнему занимая комнату в фермерском доме, Брувер вслух произносила только те вещи, которым ее научили, но она отличалась непредсказуемостью. Держала свое мнение при себе, больше слушала, чем говорила, что полностью удовлетворяло Симадзу. К сожалению, она теперь столкнулась с враждебным отношением горожан. Кольдеве сам видел, как ее избегают. Мало кто из местных согласился бы впустить девушку в свой дом.
Тут размышления Кольдеве прервал Руди Шеель:
— Вот вы где, лейтенант Ханс! А я ищу вас, ищу…
Кольдеве скривился. Ротный сержант Шеель впервые надел военную форму зеленым юнцом, желая. увидеть свет в конце туннеля после катастрофы, ядерных бурь, эпидемий. Все, что Руди казалось смешным, таковым на самом деле не было.
— Знаешь, Ханс, ты мне восемнадцать месяцев подбрасываешь всякое дерьмо, но теперь ты должен сделать маленькое доброе дело. Послужи Господу! — На самом деле Шеель отличался набожностью. — Помнишь переводчицу, которую привел Симадзу? Брувер, кажется?
— Ну и что? — встревоженно спросил Кольдеве.
— Она повздорила с Раулем и сейчас пакует вещички. Спор вышел, по-моему, из-за религии. Рауль слоняется по комнате с перекошенной физиономией, а она рыдает!
Кольдеве сказал резкое словцо, наверняка не вычитанное в книге Карла Мая. Шеель засмеялся.
— Уж я-то разбираюсь в людях. А сейчас пошел бы ты вразумил Рауля.
Кольдеве обулся. Он нашел Санмартина в его комнате. Тот сидел и угрюмо размешивал сахар в кружке с кипятком, изучая при этом почту, которую получил по компьютеру.
— Привет, Ханс, садись. Что бы ты ни хотел сейчас сказать, забудь! Вот это важнее. — Не дав Кольдеве произнести ни слова, Рауль начал коротко пересказывать сообщение.
Санмартин сразу вскинулся. Потом, ощутив неловкость ситуации, опустил глаза.
— Не знаю, Ханс. Мы оба встали поздно и пошли завтракать вместе.
— Там и сцепились?
— Там были как раз ребята из десятого. Маленькие эбеновые божки… Ну, она остановилась, вся побелела, потом указывает на Исаака и спрашивает меня: «И вы позволяете им есть с людьми?» Потом что-то сказала о банту…
