и осторожно их прогреть. А если попытаться пользоваться непрогретыми…
— Нилли вошла в пятёрку Виллара, — сказала я. — Ты и я… Мы могли бы… Ну, то есть, если ты хочешь, и если я тебе не противна, конечно…
Ярко-алую ментому смущения не сумел бы подавить никто на этой станции, кроме меня и, быть может, хранительницы.
Я — сумела. Айк — нет. Его ментома была грязноватой.
— Алеф, — сказал он, понизив голос, — ты не можешь быть противна, что за глупости. Но ты ведь умная, ты должна понимать, что пятёрки собираются вокруг лидера, вокруг командира. Нет никакого смысла в том, чтобы собраться вчетвером и голосить: «Приходите кто-нибудь владеть нами!» Давай откровенно: ты — не лидер, я — тоже. Нилли — возможно, но она сделала иной выбор.
— Айк, ты тянешь время? — спросила я.
— Тяну, да. К сожалению, в реальном мире это всё, что я могу делать со временем. Будь это в одном из выдуманных — я бы сейчас остановил его вообще и слинял по-тихому.
— Ты уже в пятёрке?..
— Предварительное согласие. Пятёрка ещё не совсем укомплектована, но у неё есть лидер. И ты могла бы…
— Кто этот лидер?
Айк отвёл взгляд.
— Виллар? — вскрикнула я.
— Да, я знал, что ты отреагируешь так, — вздохнул Айк и продвинулся ещё на шаг вперёд, к линии раздачи. — В своё оправдание могу сказать лишь то, что я этой возможности вообще не рассматривал. Если бы он не позвал меня сам… Алеф!
Я вылетела из столовой, не замечая ничего вокруг.
Виллар решил меня уничтожить. Он забрал моих друзей, изучил меня, как дохлую мышь. Всё взвесил и учёл.
Я чувствовала себя… выпотрошенной.
Наверное, действительно что-то такое было в Музыке, что заставляло всех думать об одном и том же.
После занятий меня пригласила к себе куратор.
— Алеф, — сказала она, усадив меня в кресло и встав напротив, — я заметила, что ты не делаешь даже попытки войти в какую-нибудь пятёрку.
— Я сделала попытку, — буркнула я. — Неудачно.
— Это абсолютно нормально. — Куратор показала ободряющую ментому. — Я в своё время пыталась шесть раз, и каждый раз это была какая-то чушь. Лишь в шестой всё сошлось благополучно, и мы покинули учебную станцию. Но если не пытаться, то ничего и никогда не изменится. Ты — одна из лучших в обороте. И любой командир почёл бы за честь…
— Я не могу! — Возглас вырвался сам собой, безо всякого усилия с моей стороны.
— Почему же? — ласково спросила куратор.
И ответ родился так же легко, так же мимо моей воли:
— Я — дочь еретиков, ничтожество, рождённое в грязи и боли. Мне невероятно повезло, что я сумела услышать Музыку. Я должна была оправдать это доверие, я должна была доказать, что не хуже вас! И не смогла. Виллар лучше меня в тысячу раз, а ему это вообще не стоит усилий. И как я могу довериться кому-то, кто будет говорить мне, что делать? Он же не знает меня, ничего не знает! Я не хочу, не готова стать просто оружием для Общего Дела. Я не жила совсем, никогда! Во мне так много всего, что никому не нужно, и с чем я сама не знаю, что делать! Теперь даже друзей нет, они все — там, выше меня, ради Общего Дела отбросили всё, и меня тоже! И ещё — Виллар…
Второй раз произнести это слово было для меня чересчур. Сбивчивая речь оборвалась, и я заревела так, как, наверное, последний раз ревела в детстве, ещё не умея выражать мысли словами.
Может быть, в детстве мы все были гораздо мудрее и прекрасно понимали, что слова так же подходят для выражения мыслей, как булыжник — для игры в мяч.
Я думала, что меня немедленно вышвырнут за такие крамольные и еретические слова. Но куратор лишь беззвучно приблизилась, присела на подлокотник моего кресла и прижала мою голову к своей груди.
— Алеф, — прошептала она, — сейчас я сделаю тебе больно, но это нужно сделать. После этой боли наступит спокойствие. После этой боли ты станешь взрослой. Послушай меня, глупый ребёнок. Ты — не исключительная. Все боятся. У каждого из нас внутри — миры, которые мы не хотим раскрывать перед другими. Каждый из нас — единица, гордая, ценная, самодостаточная. Да, ты что-то потеряешь, когда доверишь свою жизнь командиру и разделишь свою душу с четырьмя другими. Но обретёшь ты гораздо больше.
Она была права.
Услышать «ты — не исключительная» было невероятно больно. Однако после этой боли пришёл обещанный покой. Голос куратора убаюкивал и утешал, а её пальцы у меня на голове возвращали в далёкое детство, будили не визуальные, но более глубокие, тактильные воспоминания об Альвусе и Еффе.
— Ты пришла сюда и принесла внутри себя войну. Это ты сражалась со своим происхождением. Ты сражалась со своей «грязью». Сказать, что видела я? Сказать, что видели все остальные? Они видели умную и добрую девушку, которая на две головы выше любого из них. Видели — и восхищались тобой. Ты плачешь, что не сумела обогнать Виллара. Но ты — орлица, которая жалуется птенцам, что не сумела обогнать орла. Виллар никогда и ни с кем не состязался, Алеф. Он отмахивался от учёбы, как от паразита, высасывающего силы и время. Он шёл своим путём, напрямик, а ты — ты бежала по спирали вместе со всеми. И всё равно держалась недалеко от него. Если ты искала признания — вот оно: ты гораздо способнее Виллара. И уж точно намного трудолюбивее. А теперь осуши свои слёзы и скажи, что ты собираешься делать в ближайший час?
Я послушно провела по глазам пальцами.
— Лечь в капсулу, — сказала тихо. — Очиститься…
— Нет, это не годится. Если доверять капсуле всё — ты скоро начнёшь деградировать. Сделаем так. Иди и займись чем-нибудь, что займёт твоё тело. Сходи в тренировочный зал. Выброси всё из головы на час. И я обещаю тебе: ещё раньше, чем этот час закончится, Музыка покажет тебе ответ.
Подумав, я сказала:
— Можно я пойду в бассейн?
— Разумеется, Алеф. Удачи!
— Удачи…
Волны разбивались о прозрачную маску. Я работала руками и
