Мир бесится с жиру. Богатство! богатство! богатство стелется дымом над полноводной Мальдой, богатство тянется в полных баржах вверх по реке от Хоннавера, богатство куется, прессуется, ткется, шьется, пакуется, продается и являет свой зримый облик в полновесных золотых талерах, в доходных акциях, в надежных облигациях, в хрустящих банкнотах, в незыблемости банков и бирж, откуда вновь выплескивается на поля плодородного Юга, на фермы Севера, вливается в рудники Коронных гор, в угольные шахты Северной равнины, питает маэнские верфи, принуждает делать и строить больше, больше, больше; золотая кровь пульсирует в жилах страны, ей тесно — и вот ручьи золота текут через океан в колонии, чтобы вернуться реками дешевых и полезных товаров.
Кажется, наступил золотой век. Даже нищим теперь подают больше и охотней.
Расплатившись с извозчиком, солидный господин быстро взволнованно озирается — лавки, лавочки, лавчонки, неторопливое мельтешение каких-то по-своему одетых людишек, искоса поглядывающих на чужака.
Упитан. Осанка уверенная. Цилиндр. Холеная бородка. Ухоженные усы. Пахнет дорогими духами. Костюм от лучшего портного — среди снующих людишек немало портных, и они тихо щелкают языками — «ц-ц-ц!», — завидя работу настоящего маэстро. Тросточка. Перстень с камнем чистой воды. В жилетном кармане — не видно, но чувствуется — часы на золотой цепочке, мечта карманника. Господин нервно помахивает зажатыми в руке перчатками.
Он впервые в этом квартале.
Где-то здесь живет один человек — его надо найти срочно, немедленно.
Где-то здесь — среди крикливой детворы, скромных чернооких женщин, пейсатых мужчин в лапсердаках и ермолках, среди чадного запаха дозволенной Иеговой еды, среди пестрых гирлянд свежестиранного белья.
Он входит — точнее, врывается — в ближайшую лавку.
«Добрый день, сьер! что вам угодно?»
«Он не замечает товара, ничего — только торговца».
«Где живет раввин Лейви Гершензон?»
«Ребе Лейви живет у себя дома, сьер».
«Где его дом?»
«Вас проводить, сьер?»
«Да. И поживее».
«На прилавок падает талер; торговец спокойно прижимает крутящуюся монету пальцем и смахивает не то в ящик, не то в карман».
«Идемте, сьер, я покажу вам его дом. Годл! побудь пока за прилавком…»
Солидный господин идет, как в тумане; перед глазами одно — восковое, отекшее лицо сына. Врач сопит, протирает пенсне: «Приготовьтесь к самому худшему, сьер Арен. Несколько недель, не больше…»
«Сюда, по лестнице, сьер», — показывает провожатый.
«Ничего нельзя сделать? Нет, увы, ничего. Поражены почки — это я говорю вам со всей ответственностью».
Дверь. Краска на двери облупилась.
«Рахел, вот пришел сьер повидаться с ребе Лейви, твоим мужем».
«Добрый день, сьорэ. Ваш муж — раввин Гершензон, верно?»
«Да, сьер, он мой муж и отец моих детей», — с достоинством отвечает ребецн.
«Я могу его видеть?»
«Говоришь, шансов нет?» — Камиль затягивается ароматной папироской и щурит глаза, сжимает выпуклые роговицы складками набрякших морщинистых век, изучает остывшего, раздавленного горем Луиса. «Не смотри так на меня!» — взрывается Луис. «Отчего же?» — на бледном сухом лице Камиля легкое недоумение. «Ты… как будто пишешь с меня картину. Я не натурщик». — «Извини, пожалуйста, я могу глядеть и в окно», — Камиль отворачивается. Луису самому странно, как он может терпеть в доме этого морфиниста, этого циничного фигляра. Камиль тем временем осязает глазами узор переплетенных орхидей на стенной панели, чувствует ход резца гравера, переносившего его, Камиля, рисунок на деревянную пластину. Весь дом Луиса Гарена, весь мир внутри этих стен сделан по его рисункам. И вот — здесь поселилась смерть. Она давно кружила над домом и наконец вошла как хозяйка. И деревянные орхидеи в присутствии Госпожи запахли сладко и гибельно… «Блажь, — Камиль стряхивает пепел в рот фарфоровому льву, — блажь… мальчишка скоро станцует с эльфами при лунном свете. Доминик — славный паренек, в нем есть душа — а вот умрет Доминик, любимец богов, такие всегда умирают рано. Сказать ли Луису?.. Да», — решает Камиль, а решений он не меняет.
«Я знаю одно средство, — говорит он. — Верное средство, но страшное».
«Какое?» — Луис готов схватиться за соломинку — да что там! — за обоюдоострый клинок, — лишь бы сын остался жив.
«Как я узнал о нем, не скажу, — продолжает Камиль. — Испробуй его. Надеюсь, ты сможешь…»
«Что — сможешь?»
«Узнаешь сам. Найди раввина Лейви Гершензона, скажи, кто тебе назвал его имя. Расскажешь ему о Доминике».
Вот он — раввин. Немолодой, костлявый, жидкобородый. Встает навстречу гостю. Они вдвоем, больше в комнатушке — ни души.
«Добрый день, сьер».
«Здравствуйте, ребе. Я — Луис Гарен».
Ребе Лейви едва заметно кивает — как же, в Мюнсе известно имя сьера Гарена — очень и очень состоятельного человека, надежного делового партнера.
«Присаживайтесь, сьер Гарен».
«Мне посоветовал к вам обратиться Камиль Хорн, художник».
Ребе Лейви молчит, ничем не выдавая, что помнит это имя.
«Вы знаете Камиля Хорна?»
«Я слышал о нем. Он мастер изящных искусств и пользуется успехом».
«Но разговор наш не о нем. У меня есть сын, Доминик; он у меня — один. Доминик… тяжело болен, у мальчика костный туберкулез, а теперь еще что-то и с почками…»
Луису захотелось встать и уйти — зачем он здесь? зачем все это объяснять не врачу — раввину?
«Ему все хуже, он… ну, о чем я говорю?! вы понимаете».
«Вполне — и сочувствую вам, сьер».
«Камиль Хорн сказал, что вы знаете средство от туберкулеза, что можете спасти Доминика. Если это правда — я ничего не пожалею; назовите любую сумму — вы ее получите. Сразу или частями — будет зависеть только от суммы».
Вопрос Луиса долго оставался без ответа.
«Я не лекарь, — промолвил наконец ребе Лейви. — Лекарств я не знаю и больных лечить не умею. Но сьер Хорн вас не обманул. Я знаю средство против смерти».
Луис понял главное — средство есть.
«Сколько вы хотите за свое снадобье?»
«Я не хочу ничего и нисколько. Если бы я торговал этим средством, я жил бы не так, как вы можете видеть…»
Действительно, раввин жил скромно, не сказать — бедно.
«…а цена его настолько велика, что я сомневаюсь, сьер Гарен, сможете ли вы заплатить».
«Какова же цена?»
«СМЕРТЬ».
«Что-то я вас не пойму…»
«У магометан есть пророк, которого вы считаете богом — Иса бен-Марйам. Иными словами — Иисус, сын Марии. Христиане утверждают, что он восстал из мертвых, смертью смерть поправ. Вы тоже в это верите?»
