— Да! Но мне всё равно будет холодно! — ответила Николь.
— Мы долго можем тут жить? — полюбопытствовал Диармайд, рассматривая высокие своды особняка.
— Долго. Мой друг редко навещает своё семейное имение. Он сказал: что мы можем жить тут сколько нужно, — главный холл был огромным. Завешанные звериными головами стены и старинные картины смотрели на пришельцев с глубины веков.
— Рич, я тебе ещё нужен буду? — Диармайд отстранился от девушки и подошёл к британцу. Старик просто светился от счастья. Он наконец-то мог ходить на своих двоих, пускай и горбясь от веса прожитых лет. Этот переход очень ясно показал, как пагубно возраст сказывается на человеке. Диармайд даже не задумывался о такой вещи, как старость, разве что в раннем детстве, когда он ещё не понимал концепции магии. Позже, повзрослев, старость начала казаться чем-то чужеродным, неестественным.
— Нет… ты полностью перевёл дневник. А что, есть какие-то планы? — недоверчиво сузил глаза британец.
— Не знаю, когда вернусь. Это может затянуться, — Диармайд ничего не объясняя бросил вещи на пол, чмокнул Николь в губы и испарился прежде, чем кто-либо успел задать хоть один вопрос.
— Это что такое было? — ошарашенно спросила Мелисса, смотря вслед исчезнувшего Диармайда.
— И это как раз тогда, когда Нико улаживает дела в городе, — вздохнул Ричард, — Лишь бы парень херни снова не натворил… — сказал в пустоту старик, его слова луной отбивались от каменных стен.
* * *
Странно как чувство комфорта и близости может отталкивать. Как только у Диармайда появилась возможность улизнуть от Николь — он ею воспользовался. У них всё было хорошо, девушка была милой и заботливой, но Диармайду казалось, что эта самая забота душит его, как гаррота, медленно сдавливая горло. Николь было просто… слишком много: она была рядом, когда Диармайд отправлялся на разведку, она была рядом, когда он уходил на охоту, она была рядом, когда он спал или тренировался. Её присутствие заставляло парня чувствовать себя некомфортно.
Кёнигсберг… сколько величия и красоты в этом названии. Уютные улочки северогерманского города с готической архитектурой, особенно в центре, сохранили ту таинственную атмосферу, которая присуща старинным, исторически целостным городам. Приближались новогодние праздники, витрины магазинов и заведений пестрели от света гирлянд и украшений. Завешанные игрушками деревья на улице делали всё похожим на парк развлечений, а весёлые рождественские песни никогда не покидали заснеженных улиц, и это не шутка, группы хоровых певцов бродили по улицам даже ночью.
Улица Гёте, руины дома тринадцать, подвал. Вынуть кирпич в кладке дальней стены. Диармайд решил проверить старый тайник Фальконе, на всякий случай, и обнаружил внушительную пачку марок и драхм, завёрнутых в целлофановый кулёк. Купюры всё равно пахли сыростью и влагой, но внешний вид сохранили и были пригодны для использования. Это была приятная неожиданность, возможно некоторые тайники, которые его заставил запомнить Орсино, ещё хранили содержимое.
Тем же вечером Диармайд вальяжно завалился в паб, кривой походкой, спотыкаясь, с пьяной улыбкой на лице дойдя до барной стойки.
— Привет, — кивнул моложавому мужчине Диармайд, его голова немного шаталась, а мимика лица была нарочито нелепой.
— Привет, — недовольно отозвался на немецком посетитель, в один глоток осушив стопку шнапса.
— Виски, со льдом, — кивнул бармену Диармайд, — и стопку того же что он пьёт, за мой счёт, разумеется. Не люблю пить один, — добавил парень, — видя, как на лице прусака расцвела улыбка.
Диармайду понадобились все доступные ему актёрские способности, чтобы сымитировать пьяное поведение. Поначалу получалось плохо, но он быстро совершенствовался. Главное вовремя уйти, до того, как окружающие начнут замечать, что сам он только изредка прикладывается к стакану, а жидкость в нём не уменьшалась. Потом он научился разливать выпивку, но получалось не всегда естественно…
Сведения копились постепенно… Диармайд узнавал нынешнюю ситуацию в ордене, в чём состоит их рутина, социальный строй и методы обучения.
* * *
— Диармайд! — парень содрогнулся, услышав собственное имя. Шёл пятый день с тех пор, как он покинул особняк, едва в него войдя.
— Привет Мел. Ты пьяна? — Как только он вошёл в зал — услышал выкрик собственного имени и мгновенно прекратил притворяться пьяным.
Мелисса сидела в обтягивающем чёрном платье, стратегические аккуратные прорезы демонстрировали движущиеся татуировки на её животе, а грудь, едва не выпрыгивающая из глубокого выреза, топорщилась в районе сосков с очертаниями пирсинга. Как только Диармайд сел рядом с ней, девушка заключила его слишком крепкие объятья. Её рассеянный взгляд мгновенно сфокусировался, а лёгкий пьяный голос набрался стали.
— Ты где был? — прошипела она так, чтобы никто не мог услышать, — Николь уже от беспокойства на стенку лезет.
— Я… — Диармайд растерялся. За эти дни он так увлёкся сбором данных, что вообще позабыл о девушке. Его захватил охотничий азарт. Парень нащупал что-то интересное и всеми силами хватался за своё предчувствие.
— В чём дело? — дыхание Мелиссы было фруктовым, с отчётливой ноткой алкоголя. Похоже, несмотря на изменившуюся манеру поведения, Мелисса хоть и немного, но была пьяна… или не немного, а просто собралась, когда увидела Диармайда.
— Давай не здесь, — парень заметил, как на Мелиссу пялятся присутствующие в пабе мужчины, прислушиваясь к каждому их слову, что не удивительно, учитывая внешность и наряд девушки.
В Кёнигсберге не топили снег при помощи артефактов, как в большинстве других городов, тут посыпали его специальной белой пудрой, сделанной из молотого сорняка. Она делала лёд цепким и не позволяла поскользнуться, это помогало не портить антураж «зимней сказки», которого так тщательно придерживались кёнигсбержцы.
Мелисса накинула на себя лёгкое пальто и вышла вслед за Диармайдом. Она не сказала ни слова, просто неторопливо следовала за ним. Девушка была в хмелю, но вела себя вполне адекватно и трезво. Она не спешила начинать разговор, дожидаясь пока Диармайд соберётся с мыслями и сам не расскажет, что его тревожит.
— Я заинтересовался Тевтонским орденом, — начал он издалека, выбрав самую безопасную для себя тему, далёкую от тех, которые на самом деле его тревожили.
— Я заметила, потому и ждала тебя в баре. Среди Тевтонцев уже пошёл слушок о сильном маге воды, который расспрашивает об их ордене. К тебе приглядываются, но ничего серьёзного. Может говорить с людьми я тебя и научила, но делаешь ты это отстойно, ты делаешь это слишком заметно. Думаешь орден не обратит внимание на парня, угощающего их членов выпивкой и интересующегося самой влиятельной организацией в этих землях? — ехидная улыбка выплыла на лицо Мелиссы.
— Насколько всё плохо? — поник Диармайд. Он не был наивным и понимал, что рано или поздно привлечёт к себе внимание, но надеялся, что это случится хотя бы дня на три позже.
— Пока ничего критического. Сейчас тебя считают или шпионом Тамплиеров, или сбежавшим из их территории магом, который решает стоит вступать ему в ряды Тевтонцев или нет. Больше склоняются к последнему, потому как ты интересуешься больше их традициями и бытом, чем актуальными ныне заданиями.
— Чёрт. Тогда это на тебе. Мне нужна информация о Тевтонцах, как можно более полная; начиная от инициации новичков и заканчивая приоритетами в политических интересах на их землях.
— Диармайд, в чём дело, почему ты ни разу за это время не вернулся в особняк? — вздохнула Мелисса, осознав, что добровольно эту тему он сам не поднимет.
—… — Диармайд замолчал, вглядываясь в снег, перемешанный с белым порошком, похожим на муку.
— Глинтвейн? — спросила Мелисса, поспешив к тележке с вывеской в форме винной бутылки. Продавец, в рождественском костюме, клевал носом сидя на табуретке. Бедолага кутался от холода в тёплую бархатную шубу. Шайка подростков, заметив неестественно бледную кожу Диармайда, перешла на другую сторону улицы, шушукаясь и скрытно бросая на него взгляды. Люди в Кёнигсберге были лояльны к магам, защищавшим их от изменённых, но излишней доброжелательностью на их счёт не отличались, прекрасно понимая, кому, на самом деле, принадлежит власть в их стране. Особенно это было заметно в последнее время, когда орден начал вести собственную политику, отличную от той, которую диктовал Ватикан.
