Остальные уже загрузились. Майор хозяйственно расстилал телогрейки - захапал обе, вздремнуть собирается. Торчок подмигивал - у кабины трясет меньше, место уже занял. Собственно, Женька тоже туда нацелился. Вот кто он-то такой? Неужели тоже чужой? Но как же в это поверить? Рожа интеллигентная, опять окуляры нацепил, пилотка как из задницы. Москвич, он и есть москвич. Но ТАМ ведь совсем другие должны быть...
- Ты чего, брезгуешь, что ли? - хмуро спросил москвич-переводчик. - Садись посередке, мягче будет. Или мне к борту отсесть?
Марина села на лапник между лейтенантом - то ли своим, то ли чужим, - и надежным Торчком. Павло Захарович скреб щеку, уже щетинистую - по всему видно, принять то, что майор наплел, было нелегко и видавшему виды ефрейтору. Что ж делать-то теперь?
Майор, с удобством устроившийся на лапнике и телогрейках, приоткрыл один глаз:
- Вы беседуйте, не стесняйтесь. Я сплю крепко. Только уж лучше на отвлеченные темы дискутируйте. А то я пугаюсь, когда над головой из нагана шмаляют.
- Спите, Виктор Иванович, какие уж тут разговоры на ходу? - сказал Земляков, устраивая понадежнее винтовку.
В кузов заглянул старший лейтенант:
- Устроились? Можем двигаться?
- Так давно пора, - заметил Попутный, зевая.
Хлопнула дверь, из кабины донеслось:
- Он сказал 'поехали!' и взмахнул рукой. Жми, Леха...
* * *
Когда старшина заревела, Женька вообще ничего не понял. Девчонка не плакала, а натурально ревела. Говорят 'в три ручья', так тут все четыре. Потому как и из носа... И эти всхлипы задыхающиеся... Кошмар какой. Уткнулась в плечо Торчку и аж колотит её...
Женька вытащил флягу, но совать воду было нелепо - подавится определенно. Вцепилась в юбку свою - кулак аж белый. Попутный глянул, решил спать дальше.
Не всхлипывала, стонала-задыхалась. Негромко, но прямо хоть вытаскивай 'Лахти' да стреляйся. Торчок что-то бормотал, гладил девчонку по плечу.
- Может, остановимся? - пробормотал Женька, кривясь.
- Та пройдет сейчас. Наш Варварин тож так говаривал. Про 'поехали', да про руку махнувшую... - беспомощно пояснил ефрейтор.
Шведова крепко сунула ему кулаком в живот, всхлипнула особо яростно...
Проскочили хутор, выехали к шоссе, ждали, когда регулировщик разрешит в колону втиснуться, а Шведова все плакала. Обессилила, правда, хлюпала по-простому. Пила из фляжки, зубами звякала, снова хлюпала. Лицо вновь распухло, взрослым, бабьим стало.
- Марин, он не нарочно. Я про Коваленко. У нас так часто говорят, - сказал Женька, вертя в руках старшинскую пилотку. - Фраза просто знаменитая. Её наш первый космонавт скажет. Ну, когда в космос полетит.
- О как, - Торчок покрутил головой. - А оно, наш или ваш взлетел-то?
- Советский.
- Оно и понятно, - Торчок погладил мятый старшинский погон. - Слышь, Мариш, чего мы творили-то.
Шведова только всхлипнула, но Женька, чувствую непонятную обиду, сказал:
- И наши регулярно летают. Стараемся не сдавать позиции.
- Э-э... - ефрейтор лишь махнул рукой.
- Пилотку отдайте, - старшина села, попыталась вытереть красное лицо. Ей слили остатки воды. Шведова утерлась, надела пилотку.
- Уроды вы. Под царским, небось, флагом жопы капиталистам лижете?
- Не знаю, - мрачно сказал Женька. - Он какой был-то, царский-то? Черт, да не смотри на меня так. Я по армейской форме, на головном уборе, вот такую же звезду красную ношу. Пусть и не на пилотке.
- Не хочу об этом, - Шведова яростно вытерла распухший нос. - О другом рассказывай. О нормальном.
- Ну... - Женька посмотрел на часы без стрелок на ее запястье. - Во, могу о часах этих. Можно сказать, лично с эсесмана снял. В Харькове дело было...
Трясло полуторку, пыль садилась серой пудрой, скрипела на зубах. Рассказывал Земляков. Почему-то не о рукопашных схватках с озверевшими эсесами, и не об отчаянном штурме Госпрома. О госпитале сказать захотелось. О том, как вытащили, вывезли раненых, всех, до последнего человека. Как немцы были в двух шагах, а от корпусов Клингородка все отходили набитые ранеными машины и повозки. И каким чудом тот транспорт соскребали со всего города. О Варварине вроде и не упоминал, но ведь понятно. Участвовал. Правильная та операция была. Как 'калька' не выгибайся обратно, как вектор не рыскай, люди-то живы остались.
Ленинград
11:40
Проснулся Женька от дребезжащего звонка - трамвай голосил - битый, мятый, но живой трамвайчик. Вокруг высились стены домов: выбитые стекла, краснеющий под пятнами осыпавшейся штукатурки кирпич, провисшие оборванные провода. "Диверсантка" стояла на перекрестке, пропускала общественный транспорт. Кто-то невидимый бодро и невнятно говорил сверху о литовских партизанских отрядах "Смерть оккупантам", "Вильнюс", "Победа" и имени таинственного Костаса Калинаускаса . Ага, радио, громкоговоритель...
Личный состав спал. Шведова скрутилась клубком, ловко втиснув голову во впадину между вещмешками. Торчок похрапывал, приоткрыв рот с желтоватыми редкими зубами. Женька сел, нащупал свою пилотку, - тьфу, за отворотами красной пыли полно - еще в Выборге стройматериалами запасся.
Попутный приоткрыл глаз:
- Северная Пальмира, Земляков. Досыпай, пока можно.
Спать Женьке больше не хотелось. Сидел у борта, смотрел на малолюдные улицы. В Питере, в смысле, в Ленинграде, Земляков бывал в малолетстве, да и года два назад с предками наведывался - на концерт "Скорпионс" приезжали. Сейчас в серых, пыльных улицах можно было узнать что-то знакомое. Но... Жуткая ведь вещь - Блокада...
"Диверсантка" вывернула к набережной, вдалеке мелькнул купол Исаакиевского собора. Все-таки Питер...
- Ну, что, Женя? Кировская Мариинка ныне, кажется, еще в эвакуации, в Перми "Сусанина" репетирует, посему мы задерживаться не будем. Все равно Ирочка Богачева еще под стол пешком ходит, - бормотал Попутный, поглядывая на изнуренные дома и развалины, и энергично приводя себя в прядок похлопыванием по пухлым щекам, массажем висков и куцых бровей. Огорченно почистил фуражку с заметно вылинявшим околышем. Достал из полевой сумки флакон одеколона - содержимого плескалось чуть на донышке, но заблагоухало изрядно. Хотя букет был сомнительным.
- Не Версаче, - согласился майор, хотя Женька и рта не раскрывал. - Ты, Евгений, встряхнись. Пора изыскать в закромах остатки столичного лоска и интеллигентности. Работать будем.
Женька со вздохом нашарил в кармане очки, принялся выпрямлять дужки.
- И бодрее, бодрее, - доброжелательно посоветовал Попутный. - Любознательный переводчик из Первопрестольной, а вовсе не зачуханый интендант похоронного отдела обозно-конвойного управления.
