внутреннюю полость, и при этом не тронуть здоровую… Наверное, как-то заделала вену. Или просто временно перекрыла — без зажимов, без скальпелей — даже не видя, что делает! Я в очередной раз убедился, почему народная молва возносила княжну чуть ли не до святой — и дело уж точно было не только в учтивых манерах или симпатичной мордашке.
Она не просто выполняла долг или клятву врача, не просто трудилась наравне с простыми смертными и даже не просто исцеляла, используя доставшийся от предков дар, а дралась со смертью на равных. Бешено, самозабвенно, не жалея себя ни капли — и за это я уже был готов простить ей не только сложный характер и аристократический гонор, но и вообще все на свете. Как и тогда в больнице, Вяземская преображалась и буквально светилась изнутри едва контролируемой мощью Таланта. Темные волосы растрепались, глаза сверкали так, что было больно смотреть, а лицо будто принадлежало не человеку, а кому-то другому. Рядом со мной появилось существо иного, высшего порядке, чьи возможности многократно превышали мои собственные.
Но все-таки и у них был свой предел, и Вяземская подобралась к нему вплотную. Не знаю, приходилось ли ей раньше пользоваться Талантом вот так — без чужой помощи и даже без инструментов, на пределе сил, отдавая все и даже чуть больше. Родовые способности трудились на полную катушку, энергия хлестала через край, однако тело уже начинало уставать: щеки и кончик носа не просто побледнели, а стали белыми, как мел. Тонкие пальцы едва заметно подрагивали, а ногти понемногу наливались нездоровой синевой.
Я успел заметить, как Вяземская украдкой вытерла лицо, и на рукаве халата остались алые капли. Кровь — не Фурсова, а ее собственная.
— Ваше сиятельство, — негромко позвал я. — Нужно отдохнуть. Хотя бы немного, и потом…
— Помолчите! — огрызнулась Вяземская. — Неужели не видите — он умирает!
Я, конечно же, не видел — для меня Фурсов выглядел не лучше, чем четверть часа назад, но уж точно и не хуже. Во, всяком случае, он пока еще дышал. И даже если мы с Петропавловским не успели… что ж, я никак не мог требовать у Вяземской жертвовать собственным здоровьем, Талантом и еще неизвестно чем.
А она все равно не прекращала. Сама уже еле держалась на ногах, хмурилась, шумно дышала через нос, закусила губу разве что не до крови — но вцепилась в Фурсова так крепко, что даже самой смерти приходилось уступать… пока что. Не знаю, как часто в Покровской больнице случались неудачи — сейчас мне казалось, что Вяземская вообще не знает, что такое сдаваться.
Упрямство и самоуверенность. Я и сам не полностью изжил в себе эти качества и тем более умел ценить в других, но уж точно не собирался смотреть, как девчонка отдает последнее.
— Хватит. — Я осторожно тронул ее за плечо. — Вы убьете себе.
— Нет! — Вяземская тряхнула головой. — Я смогу… Еще немного!
Фурсов едва слышно застонал и пошевелился. Чуть повернулся на боку, и я увидел, как кровь перестала течь. Не понемногу, а разом, будто кто-то заткнул рану пальцем. Треугольное отверстие на спине, конечно же, еще не успело затянуться полностью, не теперь выглядело так, будто рану нанесли день или два назад: краснота почти исчезла, и даже припухлость спала.
— Вот, — прошептала Вяземская слабеющим голосом, — теперь, кажется, все…
Я едва успел подхватить ее у самого пола. Видимо, последние пару минут она держалась на чистом упрямстве, и теперь, когда самое страшное осталось позади — наконец, позволила себе отключиться. Поднимая обмякшее тело на руки, я заметил, что на этот раз оно почему-то кажется заметно легче, чем в день нашей первой встречи. То ли с тех у меня заметно прибавилось мускулов, то ли спасение чужой жизни высосало из Вяземской не только силы, но и что-то вполне осязаемое. Даже лицо выглядело так, будто она не спала несколько суток… и не ела неделю-другую. И то ли я не замечал раньше, то ли просто так упал свет — в растрепанной темной шевелюре поблескивало серебро седины.
Вяземская тихо дышала — задремала или даже уснула, но упрямая складка между бровей не спешила разглаживаться даже сейчас. Похоже, где-то там, внутри, отважная воительница все еще продолжала сражаться со смертью — и снова побеждала.
Но какой ценой?
Я деликатно подхватил ее сиятельство под бедра, плечом толкнул дверь, вышел в гостиную, и мне навстречу тут же бросились горничные, Петропавловский и бабуся в платке — то ли повариха, то ли ключница. Но старикашка-дворецкий опередил их всех — и виду у него при этом был весьма грозный.
— Ее сиятельство утомилась, — коротко пояснил я.
— А Фурсов? — Петропавловский схватил меня за плечо. — Живой⁈
— Живее всех живых. Приглядывый за ним, а я пока… — Я огляделся по сторонам. — Где здесь спальня? Думаю, ее сиятельству следует отдохнуть.
— Пожалуйте за мной, сударь.
Холодом в голосе дворецкого можно было заморозить Неву со всеми притоками и каналами — и все же он зашагал к лестнице, указывая мне дорогу. Видимо, уже успел сообразить, что горничным, бабусе и даже ему самому вряд ли хватит сил донести драгоценную княжну до опочивальни. Мы поднимались по ступенькам в гробовой тишине. Настолько зловещей, что я всерьез начал опасаться, что вредный старикашка в конце маршрута снова возьмется за револьвер — или огреет меня чем-нибудь по голове.
Выручила Вяземская: не успел я войти в спальню, как она открыла глаза, заворочалась у меня на руках и едва слышно ойкнула. Но вырываться все-таки не стала. Даже наоборот — доверчиво ткнулась головой в плечо и не двигалась, пока я не опустил ее на кровать.
— Можете идти, Константин. — Вяземская шевельнула рукой. — Помогите остальным… внизу.
Дворецкий поджал губы, нахмурился, прожигая меня взглядом, но спорить с госпожой, конечно же, не осмелился. Через несколько мгновений его шаги стихли на лестнице, и мы с Вяземской остались одни.
— Ваш друг… — едва слышно спросила она. — Как?.. Он жив?
— Исключительно вашими стараниями. — Я чуть склонил голову. — Позвольте от всего сердца поблагодарить…
— Прекратите, Владимир. Мой род и так многим вам обязан. Надеюсь, теперь наш долг оплачен хотя бы наполовину.
— Целиком, ваше сиятельство. — Я опустился рядом с кроватью на одно колено. — И даже чуть больше. Я не мог требовать от вас подобного.
— Пустяки. Не стоит.
Не бледных губах заиграла улыбка. Вяземская попыталась через силу изобразить усмешку — и вдруг закашлялась. Глухо, хрипло, содрогаясь всем телом, а потом согнулась и застонала, будто у нее внутри что-то лопнуло.
— Ваше сиятельство! — Я вскочил на ноги. — Что?..
— Ничего. Ничего… страшного. Просто немного устала. Слишком сильно выложилась — только и всего. — Вяземская вытерла кровь с губ тыльной стороной ладони. — Нужен отдых. Ступайте, Владимир.
— Неужели я ничего не могу для вас сделать?
— Едва ли. Будь здесь другой
