— Прекратите истерику, — велел Улье.
— Вы ставите нам, Хранителям, в вину то, что мы паразитируем на лохах! А вы паразитируете на всех нас! Да, паразитируете — тем, что за наш счет создали свой великолепный, холеный, оранжевый мир! И пока вы блаженствуете, питаясь агеронтоном, мы обречены жрать человечину!
— О да! Только вам потребовалось расширить меню на всю Галактику…
— А что нам остается делать? Ждать, пока вы признаете нас братьями, каким бы опасным и абсурдным это ни казалось? Дайте нам агеронтон! Дайте знания! Технику! Дайте возможность вырваться из кровавого кошмара! Протяните нам руку — наши ладони в язвах от урановой смолки! Что?! Боязно?!
— Пока что ваши руки в чужой крови.
— Но где же ваш хваленый Принцип? Который безоговорочен? Ведь я — тот самый «он», я — это вы! Кровью лохов забрызганы ваши руки, ничьи другие' Потому что вы отреклись от нас! Мы — ваши братья, покинутые вами во Вселенной! Мы стали дикарями, чудовищами — согласен! Да! Тысячу раз — да! Но — только по вашей милости!..
Юноша захлебнулся внезапным кашлем. Скорчившись, зажав рот рукой, он сотрясался, точно его легкие были деревянными и кто-то разрубал их изнутри топором. Откашлявшись, он провел ладонью по мантии, оставляя влажный алый след.
— В Башне нет ни одного здорового человека, — проговорил он. — Мы хиреем. Либо сердце, либо легкие, либо и то и другое чахнет. Слишком много вложено в Корабль, и слишком мало осталось на медицину.
— Сочувствую.
— А, бросьте. Сорванной гайки не стоит ваше сочувствие. Вы говорили о гуманности. Но ведь она не бывает частичной, избирательной, ограниченно пригодной. Либо она есть, либо ее нет. Она одна для всех, и в том ее суть. А вы даже не сознаете, до чего вы гнусны со своей куцей, боязливой гуманностью. Сами вы не убиваете, нет. Но преспокойно позволяете другим погибать в колонии — от недоедания, нищеты, войн. Вы не поможете, вы будете спокойно наблюдать своих разведботов, как мы гнием заживо.
— А что вы предлагаете?
— Ну конечно. Вы же рациональны до мозга костей. По-вашему, полное торжество человечности достижимо лишь тогда, когда вы станете поистине всемогущи, а мы научимся быть святыми среди голода, невежества, грязи. Но ведь это циничная пародия на гуманизм — ваша боязливая, с оглядкой, выверенная и взвешенная доброта…
— Кажется, вы начинаете повторяться.
— Еще немного терпения. Сейчас я закончу. Ваш Принцип шаток, ибо любая капля чужой крови тотчас разъедает его сверху донизу, как плавиковая кислота. Но если бы только это…
— А что же еще?
Зет перевел дух и заговорил совсем спокойно, даже монотонно, словно вспышка ярости, изливавшаяся в туберкулезном кашле, выжгла его без остатка:
— Дело в том, что космос беспределен. И хотя он замыкается в пространстве, имея исчислимый радиус, он ничем не ограничен во времени. То, что вы сделали с нами, повторялось и повторится, неважно, в каких масштабах. Но и это еще не все. Число измерений в мироздании также беспредельно, и наши длина, ширина и высота — лишь голодный минимум, низшая ступень, на которой может зародиться жизнь. Никому не дано по-настоящему проникнуть на порядок выше. И никому не дано познать, откуда, из каких семян проросли жизнь и разум. Быть может, человечество — лишь упавшие с верстака опилки. Быть может, вы с вашими гордыней, Принципом, пренебрежением к нам — не менее порочны и убоги в чьих-то неведомых глазах. Вы тоже оронги — для кого-то. Бесконечное уходит вверх и вниз — в сторону бесконечно малого и бесконечно большого, а человеку мнится, что он стоит в ее центре. Как будто бесконечное может иметь середину…
Он замолчал.
— Это что — ваша религия? — соболезнующе спросил Улье.
— Понимайте как хотите. Я не нуждаюсь в вашем понимании. А теперь, прошу, оставьте меня одного.
После короткой паузы разведчик повернулся и вышел.
В рубке управления привычно светились и перемигивались приборы. Электронный лоцман полностью выполнил программу, и из щели компьютера торчала лента с предлагаемой параболой нырка на Космопорт-1.
Улье поспешно сел за пульт. Он успел как раз к началу трехминутной готовности. Несколько секунд ушло на то, чтобы забыть о больной ноге, расшибленном затылке, целиком сосредоточить свое сознание во взгляде, обегающем приборную панель, и в лежащих на штурвале ладонях.
С замиранием сердца он послал корабль в нырок.
Прошла секунда, другая, и тут, подтверждая худшие его предчувствия, началась болтанка. Внешне она ничем не проявлялась. Пилот все так же сидел в кресле, тихонько поглаживая пальцами штурвал. Но на приборной доске разразилась настоящая буря: направление полета и скорость изменялись каждый миг, только успевай корректировать курс. К концу входной ветви глаза Ульса заливал едкий пот, и не было возможности утереться.
Все это походило на то, как если бы вы пытались утопить обрезок доски, норовящий выскользнуть из рук, вихляющий и так и этак. А затем, когда погруженная в глубину доска вдруг освободилась и устремилась кратчайшим путем к поверхности, надлежало тормозить ее, заставляя передвигаться в том же темпе и по той же траектории, что и при погружении.
Грузач лег на возвратный курс.
Упражнения на тренажере, которые Улье выполнял запросто, не шли ни в какое сравнение с настоящим нырком, хотя там попадались гораздо более сложные фигуры. Здесь от действия пилота зависел не аттестационный балл, а судьба корабля и всех, кто на нем находился. Но Улье не позволял волнению полностью захватить себя. Даже когда он заметил, что невольно срезал один из последних головоломных витков, а это сулило почти неминуемую гибель, ему удалось сохранить присутствие духа и довести остальные эволюции до конца.
Настал миг обратного перехода, неотвратимый, чреватый внезапным, неосознаваемым распадом.
Разведчик успел подумать с безразличием обреченного, что даже следов катастрофы не останется…
Мощный удар сотряс корабль.
Невольно зажмурившись, Улье открыл глаза, утер пот. Поспешно включил он панорамный обзор корпуса. Выяснилось, что из двенадцати маневровых двигателей, крепившихся вокруг кормы на толстом ободе, три срезаны, начисто. Мало приятного, но и ничего страшного. Запас летности грузача рассчитан и не на такие передряги.
Главное — нырок закончился в расчетной точке. Пропавший без вести корабль рейса М-80429 через каких-нибудь три тысячи секунд ляжет на резервированную орбиту вокруг Космопорта-1.
Глава 5 МАЛЫШ ПРОТИВ СТАРИКА
Неопознанный корабль, приближающийся к орбитальному поясу Космопорта без разрешения диспетчера и не отвечающий на запросы, — явление редкое, но отнюдь не из ряда вон выходящее. Мало ли что случается в космосе. Например, отказала основная связь, а потом и дублирующая. Бывает. Для таких случаев резервируется как минимум один входной сектор вместе с орбитой средней удаленности, чтобы потерпевшие аварию могли с помощью собственного электронного лоцмана лечь в дрейф, никому не мешая, и спокойно дожидаться подмоги.
