— Километров двадцать осталось до точки, считай, через час будем вас высаживать. За безбилетный проезд, так сказать! — и монах рассмеялся. Смех его подхватил машинист, я же сути шутки не понял, видно, юмор у них специфический, железнодорожный.
— А не подскажешь, сколько эта «дура» горючки потребляет? — Я хлопнул ладонью по стенке.
— Я те дам «дура»! — насупившись, вступился за свою технику машинист. — Вот как обидится на тебя, дурака, и встанем посреди поля. Он, — выделил голосом железнодорожник, — аж с восемьдесят восьмого года исправно пашет, «Чех» наш. А ты «дура».
— Извини, не знал. Первый раз на локомотиве еду, но выносливость и сохранность этой технической громады произвели на меня впечатление.
— Во, слова правильные знаешь, а уважению не научили. Не зря говорят, что вы там тёмные все и некультурные, в своих болотах-то.
— Ладно тебе, Борисыч, — успокоил машиниста Милослав. — Следопыт извинился.
Тот ещё немножко пошевелил насупленными бровями, но всё-таки ответил на мой вопрос:
— А кушает наш «Чэ Эм Э Три»[96] немного — грамм сто восемьдесят в час.
— Сколько? — изумился я.
— Ах да, ты ж тёмный. На лошадиную силу. Для тебя, автомобилиста, поясняю: лошадок у нас тут тыща триста пятьдесят, и в час получается чуть больше двухсот килограммов солярки.
От такой расточительности я обалдел:
— Хрена себе!
— Да, накладно для двух машинок выходит, но у нас спецрейс, считай. А так меньше чем с пятью вагонами и не ходим. Ну да ничего, мужики на заводе в Мичуринске второго «Чеха» раскопали, сейчас с местными торгуются, к следующему году надеются к нам на ремонт и восстановление перегнать. У него всего семьсот пятьдесят «кобыл» — всё дешевле будет.
Чувствовалось, что железнодорожник искренне гордится своей могучей машиной, что любит вот так нестись через просторы родной страны, оглашая окрестности громогласными гудками…
— Скажите, а вы не могли бы дать гудок? — с нахальной улыбкой спросил я его. — А то пароходный я слышал, а тепловозный — нет!
Лицо Борисыча озарилось ответной улыбкой:
— А и дадим! Пусть на мосту знают, что едем!
Подкрутив роскошный ус, он потянул за какую-то рукоятку, и окрестности наполнил оглушительный вой, как будто лось, только размером с дом, призывал самку. От неожиданности я присел. И машинист, и монах, заметив мою реакцию, радостно заржали.
— И нечего смеяться, я не ожидал просто, что так громко получится! Милослав, чем издеваться, лучше бы рассказал, какая тут у вас обстановка!
— Да нормальная, какая же ещё, — продолжая смеяться, ответил монах. — Если только за три дня, что мы здесь не были, ничего не поменялось. А ты этих мест вообще не знаешь, что ли?
— Нет, не знаю. Откуда мне знать, я и не бывал в этих краях никогда. И вообще дальше Бронниц в эту сторону не ходил.
— А… — протянул начальник поезда, — ну слушай тогда… С каширскими мы договорились, и теперь ветку к ним ремонтируем, собираемся у них генераторы покупать, а там и по Оке вверх можно двинуть, в Муром там или ещё куда.
— Это вы молодцы! А чем ещё торгуете с ними?
— Торф возим, но мало пока. Они там у себя один энергоблок на станции восстановили, не без нашей помощи. А то в Электрогорске и Шатуре всё на ладан дышит, а электричество, сам понимаешь, всем нужно, а нам — в особенности.
Я покивал, демонстрируя, что понимаю всю глубину проблемы.
— А банды заходят?
— Сюда — нет, им и в Рязани с Тулой добычи хватает, ну и мы не спим.
— А вы что же, в Тулу не катаетесь?
— Катались раньше, но мы из Климовска много чего в своё время забрали, да так и не смогли освоить…
Я сделал себе зарубку в памяти, поскольку в ЦНИИТОЧМАШ[97] мы организовали не меньше чем пять рейдов, вывезли часть оборудования, много запасных частей и готовых «стволов», но явно не всё. А тут раз — и недостающая часть обнаружилась! Этим мне, кстати, посадские и нравятся — открытые (для тех, кого они считают своими, естественно) и честные люди, а что у них в голове тараканы с наперсными крестами ползают, так это сугубо их личное дело, меня нисколько не напрягающее.
За всеми этими шутками, гудками и разговорами мы доехали до Клязьмы. Ажурные фермы моста, точнее — мостов, поскольку их в наличии оказалось целых два, видны были издалека. Борисыч повернул окрашенную красным рукоятку, и поезд начал сбавлять ход.
— Осмотреть путь надо, — пояснил мне брат Милослав. — Вдруг какая железка отвалилась или ещё что. Это у нас правило такое — пока постоянного поста на мосту нет, всегда проверять.
Поезд остановился, и инок вместе с давешним часовым спустился на насыпь. Я последовал за ними. Берега реки густо заросли ивняком, но метров на пятьдесят в каждую сторону от мостов он был вырублен, причём относительно недавно, о чём свидетельствовали не успевшие потемнеть на срезах пеньки. Вода в реке стояла довольно высоко после весеннего паводка, но всё равно не скрывала нескольких остовов грузовиков, заметных ближе к середине реки.
— Следопыт, обожди пока тут, — приказал мне Милослав, и монахи не спеша двинулись по правому из двух мостов. Шли они хорошо, и, хотя оружие ни один из двоих не поднимал, опытному человеку было хорошо заметно, что мужики готовы открыть огонь в любой момент. Может, насчёт банд они лукавили, а может — это просто привычка такая. Я вон тоже, когда с Псковщины вернулся, в сортир на своём дворе шёл, останавливаясь и заглядывая предварительно за угол, причём совершенно неосознанно, то есть не как больной на голову параноик, а по привычке.
Не обнаружив на мосту каких бы то ни было неправильностей, монахи спустя короткое время вернулись назад, и наш состав, дав гудок, покатил дальше.
Я с интересом разглядывал проплывавшие мимо рыжие от многолетней ржавчины внушительного вида фермы, реку, неспешно несущую свои потоки к Оке в нескольких метрах подо мной, а потом переключился на противоположный берег. Деревья и кустарник здесь тоже были вырублены, но больше ничего интересного я не разглядел.
Через полкилометра рельсы довольно резко повернули направо, описав широченную дугу, и вдалеке показался небольшой мостик над железной дорогой.
— Это что там, впереди? — спросил я Милослава, как и я сидевшего по-турецки на балкончике перед кабиной.
— Платформа «Крутое». Ничего интересного там нет, мы даже рельсы с подъездных путей поснимали.
Я встал и, пройдя вперёд, посмотрел на левую от дороги сторону. «То же, что и везде в Подмосковье», — отметил я про себя, увидев остатки полуразвалившихся дачных домиков. В большинстве таких строений после Тьмы жить было нельзя, и потому их либо разобрали на дрова и стройматериалы, либо они сами разрушались со временем. Отец мне ещё в детстве объяснил, что подавляющая часть так называемых «дач» ну совершенно не подходили для жизни «после Тьмы». «Сборно-щелевые» халупы для бедняков продувались ветром насквозь и зачастую вообще никак не отапливались, а кирпичные хоромы богатеев требовали электричества и газа. Иногда и того и другого, и много. Попробуй протопи комнату в сто квадратов, у которой одна стена стеклянная!
