унывай… Я запрошу у Совета допуск для тебя к нашим исследованиям на «Эпсилоне» по симбиозу. Это сэкономит тебе время и нервы. Ты сам увидишь, что мы подобное уже наблюдали — улыбнулся Фандор, да бы приободрить совсем упавшего духом приятеля.
Саохин лишь кивнул головой. Его все еще не отпускал этот пациент и его симбионт. «Ладно. Вернут его с коррекции, возьму себе на опыты».
Новость о вызове на дуэль самим Вагулом Серпински застала Лайтона би-Моля, когда он выступал перед курсантами-выпускниками Высшей Академии на Аламахе. Сказать, что его это шокировало, ничего не сказать. На время он даже потерял дар речи и был вынужден взять паузу. Но после передышки, не смог продолжить в нормальном режиме и перешел на общение через нейро-канал и усилитель. Благо, что имидж Лайтона, как «легендарного» капитана самого большого крейсера «Нео», был на высоте, и курсанты не обратили на странности особого внимания. Ирония заключалась в том, что именно сейчас он объяснял вчерашним курсантам особенности и нюансы Конвенции, выгоды и пользы от поединков для разрешения дипломатически неразрешимых проблем. Закончить свое выступление перед аудиторией он планировал раньше, но прилетевшие вопросы от выпускников, примет ли он вызов, существенно нарушили его планы. По сути Лайтон стал заложником собственной популярности. Свое «конечно» он выпустил на выдохе, сопровождая это широкой белозубой улыбкой, хотя внутри у него все кричало и стенало. «Какой из меня дуэлянт!? Я лет 100 бластера в руках не держал!». Однако уже спустя пару циклов он не мог нарадоваться, что все так удачно обернулось для него. Ведь Совет Патруля выдвинул свои условия поединка — бой на крейсерах. Вот тут-то Лайтон и «расцвел». Его крейсеру «Нео» во всей Галактике на данный момент не было равных по дальнобойности. Парные тяжелые рубиновые пульсары могли запросто сжечь любой существующий крейсер до того, как тот полностью идентифицируется на радаре. Для этого даже не нужно было каких-то особых навыков, опыта или знаний. Однако и этот «радужный» период продлился не долго.
Никогда в жизни ему не было так страшно, как в тот день, когда он узнал о месте поединка. Туманность Розетка своими плотными газовыми образованиями сводила на нет все основные преимущества сверхдальних рубиновых пульсаров «Нео». А ведь он, Лайтон, бахвалился, поднимал шутливые тосты в кругу своих друзей и подруг, в окружении своего уважаемого семейства би-Молей. Все это было для него неким смешным и веселым эпизодом из приятной жизни главного столичного звездного капитана. Еще 2 недельных цикла тому он выступал в Высшей Военной Академии среди курсантов-выпускников, будущих капитанов. Рассказывал о том, что такое честь, мужество, братство. У него в уме после всего этого «стресса» пережитого прошлой ночью все еще крутились собственные слова о том, каким образом обеспечивается безопасность самого главного Сектора освоенной части Галактики. Лайтон би-Моль был тем самым капитаном-счастливчиком, кто не запятнал честь своего комбинезона с гравировками Звездного Патруля неудачной авантюрой в системе «Альхена». Тогда, благодаря умелому пиару и деньгам семьи би-Молей, он раздул свой рейтинг до невиданных высот. Не только курсантам казалось, что Лайтон — самый опытный капитан-стратег, капитан-тактик и капитан-удача. Многие представители других колоний искренне завидовали Аламаху, что станция-столица под такой «железо-бетонной» защитой. О чем говорить, если многие независимые колонии копировали подобное у себя, стараясь держать на привязи, на орбите, подобный «Нео» мощный, быстрый и опасный для возможных врагов военный корабль. Теперь Лайтон медленно и верно просыпался от собственных радужных грез и фантазий. Пробуждение, подобное похмелью от фобирита, было тяжелым и безрадостным. Лайтону предстояло сразиться один-на-один с самим Вагулом Серпински на его «Улье» в совершенно неподходящих для этого условиях Туманности Розетка. Кто был этот Вагул, на Аламахе толком никто и не знал. Зато знали о разбойничьем прошлом почти всех капитанов Терра-Новы. Вагул вроде бы даже не имел никакого капитанского диплома или «корочки» об окончании какого-нибудь высшего командного училища. Это был терранововский пират и разбойник. Еще в молодости он отличился тем, что брал суда на абордаж, угонял их и грабил. Это были те самые молодые годы, когда блестящий выпускник Аламахской космо-академии Патруля Лайтон би-Моль заступал на свое дежурство на ультра-новом супер-продвинутом тяжелом крейсере «Нео». Казалось бы, вот он шанс проявить себя и доказать слова делами, раз и навсегда положив конец этим безродным выскочкам из Терра-Новы, но не все было так гладко и красиво в биографии и у самого Лайтона. Он, по сути, ничего не умел на практике. Он это прекрасно знал и, поэтому так сильно боялся. Семья тогда поучаствовала финансово, чтоб Лайтон получил высшую награду Академии. Нет, он не был бездарностью или бездельником. Лайтону легко давались теоретические дисциплины, ораторство, этика, а вот тактические навыки управления крейсером, нюансы, маневры ему совсем не шли, ну, никак. Зато своими пламенными речами Лайтон мог зажечь сердца юных курсантов и других слушателей. Его приглашали с выступлениями и в Эдемскую Высшую Академию, где он всегда срывал овации. Даже рейтинг Лайтона в общей таблицы капитанов Патруля оказался выше, чем у молодого амбициозного главкома Карлеона Фьюри, несмотря на то, что он ни разу нигде не участвовал. На бывалых офицеров Патруля «магия» и обаяние говорливого Лайтона по понятным причинам не работала. Такой «перекос» в теорию в сравнении с практикой сложно было утаить. Семья самих би-Молей была в курсе. Только их все вполне устраивало. Влияние Лайтона на неокрепшие умы, коих все равно на Аламахе было большинство, и предприимчивость Арнольда сказочно обогатили именитое семейство. По сути весь коммерческий Аламах так или иначе был связан с этой «августейшей» фамилией, происходившей из знатного рода, одного из сотен тех самых первооткрывателей и покорителей Би-Проксимы.
— «За все рано или поздно придется платить по счетам».
Именно с такой мыслью 62-летний голубоглазый светловолосый белокурый красавец-капитан по имени Лайтон би-Моль, внешней не выглядящий даже на 40, встречал это суровое, как ему казалось, «утро» на Аламахе. Он был неисправимым романтиком и в то же время фаталистом. При этом, если романтиком он был всегда, то непреодолимая тяга к фатализму открылась в нем совсем недавно по понятной причине. Словно назло и без того упавшему настроению, ему на память пришло именно то последнее выступление перед курсантами-выпускниками, где он так ярко и самоотверженно хвалил Конвенцию, за выход из тупика войны посредством поединков. «Вот, и договорился! … Эх! А как мне тогда аплодировали!». Самого Лайтона будущие капитаны сравнивали с Беккетом Фейтнолом, который был так же популярен среди курсантов-штурмовиков. Лайтон вспомнил,
