шанс.
— Ты доволен? — спросил я, разворачиваясь к Птичнику и подтягивая одну ногу на парапет.
— Не сказал бы. — вздохнул Птичник. — Я рассчитывал, что ты поможешь мне с кофе, а теперь он пропадет, ведь я один столько не выпью. А я не люблю, когда что-то пропадает.
Я хмыкнул, но, конечно, не дернулся налить себе кофе, на что он, наверное, надеялся.
— Лицемеришь. Ведь вокруг тебя сейчас пропадает целый мир. Буквально — пропадает, это даже гибелью не назвать, он просто тонет в субстанции, которая противна ему по своей сути. Столько людей погибли, столько людей еще погибнут. Можно сказать, что для этого мира все уже кончено… Или почти кончено. — я обвел рукой все, что нас окружало. — Сколько всему этому осталось жить? Несколько дней, до тех пор, пока не иссякнут аккумуляторы «Горизонта»? Или даже меньше, потому что у людей банально кончится вода? Знаешь, я вот перечисляю сейчас все вот это, что творится вокруг, смотрю при этом в твои глаза, а в них… А в них нет даже понимания всей ситуации, не говоря уже о сочувствии или тем более — о переживании. Но при этом ты и не рад тоже. Почему?
— Потому что я не имею к произошедшему никакого отношения. — Птичник пожал плечами. — Я тебе больше скажу — я не могу иметь к нему отношения. Даже в теории.
— Ну хорошо, пусть ты не имеешь отношения. — согласился я. — Но ведь все равно произошедшее играет тебе на руку. Ведь твоя цель — сохранить жизнь своей дочери, которая играет не на нашей стороне.
— Ты снова неправ. Моя цель не в этом. Моя цель на протяжении всех этих лет была совершенно другая — я старался сделать так, чтобы мир как можно дольше находился в равновесии. Сделать так, чтобы не случилось ничего такого, что дало бы одной из сторон какое-то весомое преимущество. Потому что в сложившихся обстоятельствах любое преимущество моментально разрослось бы как снежный ком и позволило одной из сторон победить.
— Хреново же ты старался. — я усмехнулся. — Если Тьма поглощала Город район за районом, постоянно отгрызая у него куски территорий.
— Много ты знаешь о природе Света и Тьмы, и уж тем более о природе их противостояния. — Птичник посмотрел на меня с ноткой осуждения во взгляде. — Как ты думаешь, что было бы, если бы Тьма не захватывала районы? Даже откинем тот вариант, что люди нашли бы способ отбирать их обратно — предположим, что не нашли. Просто каждая сила находилась бы на своей территории, в собственных, так сказать, границах. Ты думаешь, это был бы паритет? О нет, ты ошибаешься, причем очень сильно. Подобная ситуация означала бы все равно что поражение для Тьмы. И знаешь, почему?
— Конечно же, нет! — ответил я. — Откуда я могу знать, почему, по мнению одного тысячелетнего старикана, подобная ситуация означала бы проигрыш хоть для кого-то!
— Потому что астриум.
И, произнеся эти три коротких слова, Птичник замолчал и утопил взгляд в чашке с кофе, словно сказал этим все, что хотел. Я подождал для приличия несколько секунд, и уточнил:
— И что с ним?
— Он существует. — Птичник пожал плечами. — И одного лишь этого достаточно для того, чтобы Тьма сдавала позиции даже если она просто ничего не делает.
— Стоп-стоп! — я поднял руку. — У меня такое ощущение, что ты перескочил какую-то важную веху в своих суждениях. При чем тут астриум?
— А ты знаешь, что такое астриум?
— То, что осталось от душ. — коротко ответил я. — Если это правда, конечно.
— Это правда. — Птичник кивнул. — Только это не то чтобы «остатки» от душ. Это и есть сами души. Души, оставшиеся без тел в тот момент, когда они пережили то, что по воздействию можно сравнить с переносом в мир мертвых.
— Ты про фронт света?
— Я в принципе про территории, захваченные Тьмой. — Птичник обвел рукой вокруг. — Это же и есть мир мертвых, его кусочек, который просочился в наш мир, но, по стечению обстоятельств, может проявлять себя лишь в ночной тьме. С наступлением рассвета, с появлением первых лучей солнца, «анклав мира мертвых», если позволишь его так называть, закрывается. И те, кто не успел его покинуть, остаются внутри. Но так как «анклав» теряет какую-либо связь с миром живых, они теряют ее тоже. И, так как в мире мертвых могут существовать лишь души, одни только души и остаются. Но так как не было самого по себе факта смерти, не было контакта с лоа, которые забрали бы душу в мир мертвых, заодно изменив ее — эти души не приживаются и остаются чужеродны миру мертвых. Так появляется астриум.
— Это не объясняет, почему он является опасностью для Тьмы. — напомнил я.
— Ты уже знаешь, что мир мертвых излучает особую энергию, которая со временем заражает людей и через это влияние Тьмы на Город разрастается. Но вряд ли ты знаешь, вряд ли вообще кто-то знает, что эти эманации — это следствие того, что мир мертвых не может существовать в нашем мире. Он, если можно так выразиться, «испаряется» и эти испарения отравляют людей. Чем больше эманаций Тьмы заражает людей, тем меньше остается от мира мертвых. И соотношение одного к другому вовсе не в пользу Тьмы, поверь. Да к тому же люди употребляют астриум, полностью нивелируя воздействие Тьмы. Дело в том, что ты, как и все остальные, воспринимаешь Тьму как продуманный, просчитанный, приспособленный к выживанию единый организм… А это далеко не так. На самом деле Тьма это едва выживающая, агонизирующая амеба, которая, будучи оторванной от своей колонии таких же амеб, попала в неблагоприятные условия, опасные условия, и сейчас изо всех сил пытается к ним приспособиться. Это жалкое подобие настоящей Тьмы, настоящего мира мертвых, подобие, которое за все это время изменилось настолько, что, соедини его снова с настоящим заграничьем — и они не срастутся, они не соединятся. Но это подобие все еще способно предпринимать одну попытку за другой, придумывать один способ за другим, и на данный момент единственный способ для Тьмы существовать — это постоянный захват новых территорий… Если, конечно, она хочет выживать. А она, как и любое другое проявление живой природы, хочет.
— Но тогда получается,
