Из-под ног с визгом принялись разбегаться крысы, застрекотало оружие в руках беглеца.
Но это не остановило преследователя.
Харон нырнул за угол, укрываясь от пуль, выскочил вновь, и настиг противника возле чёрного провала окна. Секунды хватило, чтобы разоружить непутёвого супермена.
— И что ты сделаешь теперь? — Наёмник с интересом глядел на противника, который, словно погруженный в транс сектант, раскачивался из стороны в сторону.
— Умру и воскресну в новом теле. — Прошептал обладатель суперкостюма, а потом перегнулся через подоконник и полетел вниз, прямо в толпу зомби.
Море рук поглотило воина Адепта, и Припять замерла в ожидании очередной жертвы.
Ждали мутанты, забившиеся в тёмные углы, ждал Харон.
Он чувствовал всеми клеточками организма, что это ещё не конец, и был прав.
На лестничной клетке захрустело бетонное крошево, и в квартиру вошел человек в армейском бронежилете с нашивкой «Кордон»…
Недалеко от завода Росток.
Лагерь Последнего дня.
Легко ли убить человека? Не беря во внимание общественные нормы и страх наказания. Скажите прямо — легко ли?
Легко. Даже страшно становится, как легко можно оборвать человеческую жизнь.
В скольких ушах прощальным эхом звенел рокот винтовочного выстрела. Сколько людей за мгновение до смерти видели пёстрый окрас стрел? Миллионы.
Одно мгновение, и человека больше нет…
Вы называете самой хрупкой вещью вазу, стоящую на полке? Нет, не ваза, а человек — самое хрупкое, что есть в этом мире.
Легко ли убить человека, поймав его в перекрестье прицела? Кто-то скажет, что есть совесть, есть сострадание. Пусть так, но если отбросить и это, представить, что вам дан приказ стрелять. Что тогда? Легко ли убить? Стоит лишь коснуться холодного металла курка, и ещё одна нить судьбы оборвана. Ещё одна жизнь осталась на счету человечества. Сколько их ещё будет….
Легко ли убить?…
Убить легко. А жить с этим потом?
Монгол никогда не задумывался об этом. Не задумывался до того дня, когда не смог убить собственного сына. Не смог, а раньше ведь выключал в своём сознании и совесть, и мораль, переставал думать как человек, становясь просто продолжением оружие, бездумным орудием. Раньше он оправдывался, говоря сам себе, что это не он, а оружие произвело роковой выстрел. И верил, потому что без этого не смог бы жить, вспоминая всех тех, кого пришлось убить.
Что-то изменилось за то время, пока он жил в обществе, среди людей? Стал ли он более гуманным?
Нет.
Жалел ли он тех, кого убил сегодня? Долговца, который мог пристрелить американца и американца, который мог развязать третью мировую?
Нет, он их не жалел.
Уподобляясь механизму, он видел людей такими же механизмами, работающими до определенного момента, а потом ломающимися. Вся разница между людьми была лишь в том, что советские механизмы работали дольше и были надёжнее…
— Что у вас случилось, приём? — Взволнованный голос радиста долетел из динамика переговорного устройства.
— Один из долговцев застрелил Брэда Кэммерли. — Спокойно отозвался Монгол, и от такого ответа связисту стало не по себе.
— А долговец? — Настороженно спросил он.
— Я убил его. — Вновь отчеканил сталкер. — Что у вас?
— Двое снайперов нейтрализованы. Захвачено четверо бойцов клана Долг во главе с неким Прапором. Несколько долговцев забаррикадировались в здании и отказываются сдаваться. Как поняли, приём.?
— Понял вас, ждите меня. Не предпринимайте никаких действий, пока я не появлюсь. Всё, конец связи.
Монгол огляделся, вложил оружие в руку мёртвого долговца, поудобнее перехватил автомат и перебежками направился к лагерю сектантов.
— Света, пробей мне всё, что у тебя есть на нашего американского друга Кэммерли. — Проговорил сталкер, останавливаясь в сотне метров от ворот сектантского лагеря.
— Ничего особенного — Раздался после недолгой паузы голос девушки.
— Известно, что Кэммерли несколько лет работал в администрации президента США, потом был назначен руководителем международного контингента в Сербии…
— Так он военный?
— Не знаю. Я не нашла ничего, связанного с его принадлежностью к военным структурам. Скорее всего, он просто хорошо себя зарекомендовал…
— Нет, тут что-то не так. Никого не станут назначать на такой важный пост, если он не имеет отношения к военным структурам. Посмотри, может в его биографии есть пустые места. Скажем, год или два о нём вообще ничего не известно.
— Да, есть такое. — Светлана щёлкнула по клавиатуре компьютера. — Три с половиной года. В личном деле пустуют три с половиной года, словно он на это время выпал из жизни.
— Да, похоже, не выпал. Я думаю, в это время у него как раз жизнь была самой интересной. Посмотри, пожалуйста, что в это время делал человек по имени Биргвид. Записывай: Биргвид. Посмотри всё, что о нём есть. Я свяжусь с тобой через пару часов…
* * *
Августин сказал, что время врачует раны. Он был не прав. Душевные раны никогда не затягиваются, а если и забываются, то лишь потому, что человек стремится забыть. Время ещё никого не освобождало от воспоминаний. Не верьте, что время лечит. Это не так. Время лишь помогает былым горестям уйти на второй план, и хотя бы за это нужно воздать ему должное.
Монгола время не вылечило, да и нельзя было вылечить выжженную изнутри душу, как нельзя заклеить скотчем пробоину в борту крейсера. Время лишь задвинуло воспоминания об «ушедших» в тёмный угол сознания, но каждый новый виток жизни обязательно возвращал сталкера в этот тёмный угол, чтобы снова лицом к лицу столкнуться со своими страхами и горестями.
Несколько дней он пытался отправить в тот темный угол воспоминания последних недель, когда вынужден был наблюдать агонию своей жены. Пытался, но там, куда он складывал худшие воспоминания, уже не было места. Он отчаянно стремился забыть, но время не лекарь, не способ забыться. Как не старайся, ты не сможешь забыть. В этом весь ужас и вся прелесть памяти…
Потерять память, забыть всё. Однажды пережив это, Азат Хусаинов хотел вновь забыть себя и других, стать ещё одним безликим пациентом какой-нибудь больницы, где безуспешно пытался бы вспомнить…
Вот чего он хотел сейчас больше всего. Он хотел забыть, что когда-то жил в Казане, что у него была любящая жена и сын, которого он теперь либо убьёт, либо… либо забудет…
Он уже начинал понемногу забывать себя былого. Того беззаботного юнца, который считал службу в армии ещё одной ступенью на пути к светлому будущему коммунизма. Он уже не помнил, как встретил Лену, как дежурил под окном роддома. Зато он помнил всю боль, которую Зона ему причинила, и от этого на душе становилось ещё тяжелей…
