пугать трибуналом, до него еще надо дожить, а эти бойцы пойдут за мной в огонь и в воду и выполнят любой мой приказ. Вам это ясно? Вы можете спокойно проследовать дальше, мы дадим вам продуктов и боеприпасов, или можете присоединиться к нам, но тогда заранее вас предупреждаю: вы поступаете в мое подчинение и никак иначе.
– Чем вы, товарищ сержант, так привязали к себе бойцов?
– Ничего особенного, я просто показала им, что противника можно бить, причем так, что от него лишь пух и перья летят.
– Подождите, вы сказали, что ваша бронетехника погибла, а я тут вижу не меньше танкового батальона полного состава… Как тогда понимать ваши слова?
– Все очень просто, товарищ старший батальонный комиссар, всю эту бронетехнику, кроме тех двух КВ, – при этом она указала на свой танк и второй, – мы захватили у противника вчера, совершив нападение на его пункт сбора трофейной техники.
– Так просто?
– А что тут сложного? Нужно всего лишь убрать зашоренность мышления и использовать свою голову не только для приема пищи и ношения форменного головного убора, но и для того, чтобы думать.
– Но, согласно уставу…
– Извините, но устав не истина в последней инстанции, тем более что техника и новые методы ведения войны стремительно совершенствуются, а потому уставы теряют свою актуальность. Новые вооружения диктуют свои условия использования, и тот, кто этого не понимает, всегда будет бит. Взять хотя бы, например, Францию, которую немцы разгромили менее чем за два месяца…
– Хорошо, и каковы ваши успехи?
– На мой взгляд, очень хорошие. Мы уже уничтожили более сотни немецких танков, именно уничтожили, а не подбили.
– А какая разница?
– Большая! Подбитый танк – это танк, который можно отремонтировать. Допустим, в бою мы сбили немецкому танку гусеницу, формально танк вывели из строя, но учитывая то, что в основном сейчас наступает противник, то этот танк в итоге останется у него. Потом его быстро ремонтируют, и он вскоре снова идет в бой. А вот если танк уничтожили, то он теперь годен только в переплавку. Так что сами должны понимать, что сотня уничтоженных вражеских танков – это очень много для такого относительно небольшого подразделения, как наше. Кроме того мы уничтожили до сотни немецких самолетов.
– Не понял?! Как вы уничтожили самолеты, ведь у вас не авиационная часть, а танковая?!
– Все правильно, но самая лучшая в мире ПВО – это наши танки на вражеском аэродроме. Мы просто в блин раскатали наш бывший стационарный аэродром. Весь персонал – и летный, и технический – был уничтожен, а все самолеты сожжены, как, впрочем, и все постройки. Также мы уничтожили и бетонную взлетно-посадочную полосу: выложили на ней бомбы и потом подорвали.
– Да, действительно, вы сделали очень много, тут не каждая дивизия такое сможет сделать. А что у вас произошло с передачей отряда в другие руки?
– Да вышел к нам три дня назад один подполковник. От его полка всего полторы сотни человек осталось, вот он и решил наш отряд к себе присоединить.
– И что?..
– Да буквально на следующий день простейшая операция по пересечению дороги закончилась полным уничтожением нашей бронетехники. Вместо того чтобы провести предварительную разведку, этот подполковник с ходу решает пересечь дорогу, и в итоге мы получаем удар по флангам немецкими танками и самоходками.
– А дальше?..
– Я увела остатки группы, иначе этот горе-командир угробил бы остатки нашего отряда. Сейчас я его восстановила, и этого урока мне достаточно, так что теперь ни при каких условиях я не передам командование отрядом кому-либо. Повторяю еще раз: вы можете либо присоединиться к нам, влившись в мой отряд (у меня как раз нет политработников, так что вы можете занять эту должность), либо мы дадим вам продукты и боеприпасы, и вы двинетесь дальше.
– Скажите, сержант, а каковы ваши ближайшие планы?
– Прежде всего вернуть отряду боеспособность. Мы снова добыли себе бронетехнику, захватив ее сегодня ночью на немецком пункте сбора трофейной техники, так что сейчас разобьем ее на подразделения, и экипажи приступят к ее изучению. А затем начнем наносить удары по складам и частям противника. Так мы нанесем ему гораздо больший ущерб, потому что будем наносить свои удары там и тогда, когда это будет выгодно нам. Сейчас, создав в немецком тылу хаос, вынудив противника отвлечь на нас большие силы, мы лучше всего поможем нашим войскам. Так как, товарищ старший батальонный комиссар, вы со мной или двинетесь дальше?
Гусаров ненадолго задумался после того, как все услышал. С одной стороны, его не прельщало идти под командование не только простого сержанта, но еще и девушки, а с другой – он был не уверен, что смог бы сам сделать все то, что сделала она. Тут ведь нужны не только организационные способности, но и тактические, чтобы так успешно сражаться с противником.
А кроме того, двигаться дальше своей небольшой группой, шарахаясь при этом от каждой тени и думая, где достать продовольствие… Нечаева, конечно, им немного продуктов с собой даст, но на два-три дня… А что делать дальше? Судя по всему, им не меньше недели выбираться к своим, и это в лучшем случае. Так что затем, скорее всего, придется голодать.
Похоже, у него действительно нет другого выхода, как только присоединиться к ее отряду. Хотя в этом есть и положительные моменты: они вольются в большой отряд, а кроме того, и это, пожалуй, самое важное, в отряд, который не шарахается от противника, а успешно его бьет. Кроме того и вольется он в отряд не простым бойцом, а заместителем командира по политической части. Так что, пожалуй, надо принимать предложение Нечаевой: это, похоже, наилучший для него выход.
– Хорошо, я согласен, – решился Гусаров.
И он потом ни разу не пожалел о своем решении. Даже когда настал его последний бой, он ни о чем не жалел.
Вернувшись к своим людям, Гусаров сказал:
– Мы вливаемся в отряд сержанта Нечаевой.
Было видно, что основная часть бойцов его отряда открыто рада такому решению. Наличие большого количества бронетехники, причем новейшей, опрятный и сытый вид бойцов внушали надежду, что они попали в отряд с хорошим командованием.
– Николай Петрович! – обратился к Гусарову политрук Ищенко, который был политруком одной из рот полка Гусарова. – Как же это так? Почему мы вливаемся в отряд простого сержанта? Она сержант, а вы старший батальонный комиссар, у вас самое высокое звание здесь, как, впрочем, и должность. Как же так? Почему?
