- Не желаете ли стакан вина, сэр – или сигарету? – спросил он у Лайтберна.
- Не употребляю ни того, ни другого, - ответил Лайтберн.
- Тогда не сядете ли здесь? – произнес Шадрейк, сопровождая Лайтберна к стулу, стоящему у занавеса, на котором раньше сидела я.
Лайтберн подошел к стулу и уселся. Шадрейк осыпал своих прислужников приказаниями, он посылал их за углем, бумагой, чистой доской, особым мольбертом и амасеком. Отдавая команды, он неотрывно разглядывал Лайтберна через свое стеклышко.
Я подошла к Проклятому.
- Просто посиди немного неподвижно, - прошептала я. – Займи его. Через полчаса он надерется так, что будет уже не в состоянии рисовать. Он уже слишком обкурился сегодня вечером.
- Так это – только отговорка? – не понял он.
- Просто подыграй ему. Я заплачу тебе за беспокойство.
Я отступила назад и снова взглянула на него. Письмена у него на коже были расположены так густо, буквы – такие мелкие, что их невозможно было разобрать. Чтобы понять, что там написано, нужно было оказаться близко… очень близко к нему.
- Что ты сделал, Реннер? – спросила я.
Он не ответил.
Я некоторое время постояла рядом, наблюдая, а потом потихоньку отошла в сторону – теперь я уже не была в центре всеобщего внимания. Снова раздалась музыка. Шадрейк начал рисовать.
Я по-прежнему чувствовала взгляд, устремленный на меня. Ощущение, что за мной наблюдает псайкер, не исчезало в течение всего пребывания здесь. Я спрашивала себя, кто, или что могло находиться здесь, в коммуне, или кто мог наблюдать за нами взором своего разума, будучи где-то еще. Говорят, что Бог-Император бдит за всеми нами с Золотого Трона на Святой Терре, но не думаю, что это был Он.
Наблюдатель был гораздо ближе.
Примерно через час присутствующие начали громко требовать еще вина, и я вызвалась пойти поискать его, рассчитывая, что это позволит мне покинуть комнату и поискать хоть какие-нибудь знаки, которые, возможно, оставил мне Юдика. Лайтберн не отрывал взгляда от живописца, застыв на своем стуле. Я кивнула ему, давая понять, что он должен оставаться на месте и продолжать начатое. Потом вышла и поднялась по лестнице на жилой этаж.
Здесь было пусто. Остальные разошлись, пожелав провести ночь в других местах, или пили и обкуривались внизу.
Я обошла разгороженное занавесками стойбище под крышей – и вдруг услышала детский смех.
Я устремилась на звук, проходя сквозь шторы, откидывая их в сторону, перешагивая через лежащие на полу матрасы и сваленные вещи обитателей коммуны – у меня не было времени обходить их. Я успела заметить крохотную фигурку, несущуюся вниз по лестнице – только неясный силуэт, освещенный люстрой с нижней лестничной площадки. Он походил на мелкого беса, или на одного из маленького народца – или еще на какое-то из созданий, о которых повествуют старинные легенды.
Я побежала следом. И снова услышала смех.
Придерживая юбки одной рукой, мысленно ругая Лаурель Ресиди за ее манеру одеваться, я неслась вниз по ступеням. Занавеска, закрывавшая вход в мастерскую по смешиванию красок, чуть колебалась, словно кто-то откинул ее в сторону, а потом отпустил.
На бегу я выхватила мою серебряную булавку.
- Кто здесь? – крикнула я. – Покажись. Если ты просто ребенок – я тебе ничего не сделаю.
Снизу донесся смех, громкий музыкальный аккорд, потом – звук аплодисментов.
Я отвела занавеску и вошла в мастерскую. Все выглядело так, как раньше.
- Э-эй, - снова позвала я.
Стеклянные бутыли и фляги на одной из столов едва заметно вздрогнули, словно кто-то только что прошел мимо стола и наступил на старую, прогибающуюся половицу.
- Выходи! – потребовала я. Мои пальцы крепче обхватили изогнутую булавку.
Никто не ответил. Снизу снова донеслись смех и музыка. На этот раз вступил барабан.
Я нагнулась и заглянула под столы, но все пространство под ними было заставлено круглыми коробами и ящиками – так что невозможно было ничего разобрать.
И тут я снова услышала смех. Приглушенное ликующее детское хихиканье.
Я быстро выпрямилась.
- Где ты? – спросила я.
Я двинулась вдоль скамьи, пока не увидела дверь, ведущую в соседнее помещение.
- Где ты? – снова произнесла я.
Смех повторился.
Еще шаг. Я услышала легкий деревянный скрип и резко обернулась.
Крошечная фигурка появилась из-за скамьи и встала передо мной. Глаза существа, очень большие и очень яркие, невинные и изумленные, не мигая смотрели на меня. Оно улыбалось. Ростом оно было мне чуть выше колена.
Но это был не ребенок.
И оно было не одно. Вторая фигурка, практически неотличимая от первой, возникла у другого конца скамьи. Широко улыбаясь, они начали приближаться ко мне с противоположных сторон.
Это были куклы для выступления чревовещателя, которых я видела в витрине торгового дома «Блэкуордс» - мальчик и девочка. Их глаза – стеклянно-блестящие, устремленные в одну точку, неотрывно смотрели на меня. Их щечки нежно розовели. Рты с легким деревянным постукиванием открывались и закрывались, словно они пытались что-то сказать.
В руках у обоих были маленькие острые ножи.
Они были всего лишь неодушевленными предметами. Я отлично понимала это: передо мной лишь деревянные куколки, настоящие марионетки, управляемые разумом телекинетика. Я отключила мой манжет, чтобы нарушить связь с контролирующим их разумом, разорвать направляющие их нити.
Но они не упали на пол. Они бросились на меня.
ГЛАВА 20
В которой речь пойдет об игрушках
Кукла-мальчик добежала до меня первой. Покачиваясь, словно младенец, едва научившийся ходить, он преодолел разделявшее нас расстояние и накинулся на мои ноги, нанося беспорядочные режущие удары своим игрушечным ножом. Его рот открывался и закрывался с деревянным пощелкиванием. Правильнее было бы говорить об этом создании в среднем роде – ведь оно было всего лишь куклой. Но, несмотря на явную игрушечность его слишком большой головы, несмотря на гладкую деревянную поверхность, белую краску, окрашенные розовым щечки, несмотря на волосы, нарисованные черным лаком и тонкие щели по бокам от рта, я не могла отделаться от чувства, что это был «он».
У него был даже язык – маленький деревянный язычок, выкрашенный красным – я видела, как он покачивался на тонком стерженьке, когда его рот открывался с легким стуком. Его стеклянные глаза поворачивались в глазницах, когда он смотрел на меня.
Кажется, я вскрикнула от отвращения, когда он напал на меня. Это существо казалось отвратительным и противоестественным – настоящий ночной кошмар лежащего в лихорадке ребенка. Я отшвырнула его пинком, носок моего ботинка врезался кукле в грудь и отправил ее в полет через всю мастерскую. Он шлепнулся на пол, покатился кубарем и остался лежать – его тельце было согнуто пополам, ножки лежали поверх лица. Я видела его крошечные башмачки – отлично сделанные остроносые мужские штиблеты.
