мозга не обнаружены, известные аномалии, возникающие после определенных ритуалов, не обнаружены — значит, с точки зрения парамедика, нет проблемы. Вот спец по мозгам может что-то заметить и заинтересоваться — так что избегайте таких спецов.
Я скрестил руки на груди:
— Понятно. Но тогда сразу же вопрос: если память мне была стерта в результате эксперимента — где я был предыдущие семь месяцев? Как я попал в лабораторию?
Райнер развел руками:
— Я не знаю, кто поставлял отцу подопытных. Я не знаю, как вы к нему попали. Повторюсь: отец и дядя держали меня в неведении относительно своих проектов, так что мне пришлось действовать в обход их воли, по-шпионски, так сказать, перевербовав пару ключевых научных сотрудников. Моя осведомленность неполная, и интересовался я, в первую очередь, научной стороной.
Я усмехнулся:
— Да уж, интересные у вас в Доме порядки.
Он пожал плечами:
— Не исключено, что это скрытый умысел главы Дома: ведь я получил возможность на допросе под детектором честно сказать, что меня держали в неведении. Как бы там ни было, глава Дома позаботился о том, чтобы его наследник научился выпутываться из сложных ситуаций… И вот еще что, герр Нойманн. Возможно, СБР докопается до поставщика и заставит признаться… И тогда вы, может быть, узнаете правду, где были после события на «Эльзасе». И есть вероятность, что она, эта правда, не понравится ни СБР, ни вам.
Вернувшись в поместье, я миновал контрольно-пропускной пункт, прошел по боковой аллее к черному входу, толкнул дверь, вошел внутрь и обнаружил, что меня уже ждут: глава службы безопасности собственной персоной стоит посреди коридора.
— Здравствуйте, герр фон Нойманн, — сказал Харриман. — Не будете ли так любезны объяснить, зачем вы встречались с главой Дома Райнеров?
Так-так-так… Проследили. Или, что более вероятно — отследили перемещения телефона. К счастью, звукозапись не сняли, иначе уже знали бы все. А мне урок: я мог бы и спалиться к чертям собачьим… Ладно, придется показать зубы.
— Ну раз вы не справились с одной важнейшей задачей и не сумели найти ответы на некоторые животрепещущие вопросы, то мне пришлось брать дело в свои руки. Встречный вопрос, герр Харриман. Слежка за мной санкционирована графом?
— Слежка? У вас в кармане лежит собственность Дома, которую вы положили туда добровольно. Я про телефон.
— А у Герхарда фон Райнера в кармане тоже лежит ваш телефон?
— Нет, но за ним мои люди следят по указанию графа. Вас они в лицо не узнали, но у меня на планшете сошлись в одной точке и в одно время Райнер и вы. Вот и возник вопрос, что заставило вас пойти на встречу с главой Дома, враждебного и нам, и, вроде бы, вам.
— У вас неточная информация, герр Харриман. Граф солгал даже своей дочери, а потому вы тем более не знаете, из-за чего началась так называемая вражда. Я прав?
— Да, правы, — кивнул он, — я никогда не спрашивал его светлость о причинах вражды. Но сразу же вопрос, а откуда знаете вы?
— От Райнера, естественно. И поскольку граф не удосужился мне что-либо объяснить, то версию Райнера я принимаю за истинную — просто потому, что других нет. И по этой версии агрессия — я подчеркну, не вражда, а агрессия Дома Айзенштайн против Райнеров — носит односторонний характер. Опровергнете?
— В данный момент нет. А вы уже стали сторонником Райнеров?
Я хмыкнул.
— Давайте я вам кое-что объясню, Харриман. Я не сравниваю вас как личность с собакой — но функционально между вами и служебной овчаркой разницы нет. Вы выполняете примерно те же функции, не задавая вопросов и не подвергая сомнению правоту хозяина. Оно и правильно, присяга есть присяга, если присягнул — будь верен до гроба. Только вот я не являюсь вассалом Айзенштайнов и потому вправе иметь свою точку зрения на людей и события, а также свои интересы. При всей неприязни к новому Райнеру, мои основные претензии — к двум покойным, и с ними я разобрался. Младшему я бы не отказался рожу начистить, но для меня приоритетнее получить ответы на критически важные вопросы, а потому предпочел доброй ссоре худой мир. Надеюсь, я ответил на ваш первоначальный вопрос.
— Да вот не совсем, к сожалению. Что вы с ним уже не враждуете, я и сам догадался по тому факту, что вы с ним вместе вошли в Рейхсбанк и вместе вышли. Меня больше волнуют условия этого мира, и то, что встреча произошла именно в банке, наводит на определенные подозрения.
— Да-да, понимаю. Профессиональная деформация заставляет вас думать о подкупе, хотя здоровый человек, не подверженный профессиональной патологической подозрительности, в первую очередь подумал бы о компенсации. Нет, Райнер не платил мне денег. Мы просто заглянули в одну банковскую ячейку и полистали кое-какие бумаги. А вы, Харриман, не ответили на мой вопрос. Слежка за мной графом санкционирована?
— Повторюсь, это не слежка, и…
— Да или нет?
— Можете спросить об этом у его светлости.
— Значит, нет. Понимаете, Харриман, между вами и овчаркой есть еще одно общее свойство. И у вас, и у собаки нет никакой власти за пределами владений хозяина. Вы сунули свой нос в мои дела, не имея на то ни моего согласия, ни законного основания. Фатальный опыт Райнеров не научил вас уважать мои права?
— Это угроза?
— Предупреждение. Угроза — это когда я скажу, что приду к вам в дом и убью вашу собаку, или что-то еще, столь же нелепое и бессмысленное. А когда ваши действия вызовут противодействие — то это уже предупреждение о причинно-следственных связях поступков и реакции на них. Фрау Грезе, чтоб вы понимали, поплатилась только за то, что смотрела на меня, как на мусор. Вуаля — и ее тут нет. Вас за все хорошее я на первый раз прощу — но не испытывайте больше мое терпение, хорошо? Да, и просто между прочим: о том, что я иду на встречу с Райнером, знали все, кому это было положено знать, или вы думали, что пистолет мне дали просто на прогулку, не спросив, зачем он мне? Если никто из осведомленных вам ничего не сказал — значит, не посчитал, что вам нужно это знать.
Харриман наигранно вздохнул.
— Видите ли, герр фон Дойчланд, в этом Доме за безопасность отвечаю именно я. Те, которые знали, но не сказали, совершили ошибку, посчитав, что знают лучше меня, что и как надо. Должен ли я следить за, уж извините
