Понимание этого, выраженное в полной готовности слушаться, говорило о природном уме и доверчивости. Дая как бы постоянно ждала: чему ещё её научат? Какое добро ей сделают? И не ожидала подвохов.
Может, Марат воспитал в ней это постоянное ожидание одного только хорошего от нашего «племени»?
А может, напротив, природная доверчивость и послушность привлекли к ней Марата?
Она очень мало говорила — только когда её спрашивали! — но с интересом слушала всех, переводя большие тёмные глаза с одного на другого. А из-за неё да из-за Лу-у все мы были в мыслеприёмниках.
— Не уснёт Дая за ужином? — тихо спросил я маму на кухне.
— Я её кофейком напоила, — призналась мама.
В этот день Лу-у помогала Дае наводить чистоту в хирургических подсобках, коридорах и ординаторских. Дая уже знала, что там к чему, где вымыть и что протереть. Лу-у видела это сверкающее великолепие впервые. Операций сегодня не было. Обе «сестрёнки» просто поддерживали чистоту и заведённый до них порядок. И, кажется, успели подружиться, если это вообще возможно за день. Они чувствовали себя на равных и знали, что окружены заботой одних и тех же людей. Это сближало.
О прожитом дне мы за ужином почти не говорили. Мама знала, что про «Большой хурал» услышит от Михаила позже. А Лу-у о нём и понятия не имела. Как и Дая. Наши дела вне дома пока не попадали в сферу их интересов. Речь шла больше о завтрашней поездке к морю, в Зону отдыха, где ждали нашу семью номера в гостинице, солнечные солярии, золотой песочек пляжа и ласковые зелёные волны. Для Лу-у важно было море — «Большая вода»! — которую видела она лишь сверху, да неведомый новый город. Дая отлично знала море, ничего нового от него не ждала, и ей важны были люди, которые заботятся о ней и поедут с нею.
Впрочем, всех, кроме меня и Лу-у, она знала. И потому интерес её был направлен главным образам на нас двоих. Она будто догадывалась, что именно от нас с Лу-у её будущее зависит больше, чем от кого-либо другого. Хотя всё главное для неё было сделано без нас.
Ещё до ужина мама подготовила для каждого пластиковый пакет со всякими мелочами — плавками, тапочками, шапочками, зубными щётками и так далее. На каждом пакете она написала имя. Но Лу-у-то читать не умела! И потому я предложил:
— Ма! Положи Лушину сумку в мою.
— Зачем? — возразила мама. — Пусть у Луши будет своя сумка. Я нарисую ей весёлую рожицу.
Так случайно родилось домашнее имя: Луша, Лушенька.
Лу-у быстро поняла, что это относится только к ней, и стала на это имя откликаться. Но потом, в Зоне отдыха, спросила:
— Почему вы стали звать меня «Луша»?
— Ты заметила, что дома меня зовут «Алик»? — поинтересовался я.
— Заметила.
— А вождя Миха зовут «Миша». Заметила?
— Да.
— У нас так принято. Для купов я «Сан». Для друзей — «Сандро». А дома — «Алик». Если у тебя появилось здесь домашнее имя, значит, тут твой дом, ты тут своя. Нравится тебе это?
Лу-у молча потёрлась носом о моё плечо. Для неё это было равнозначно поцелую. Несмотря на все мои «уроки», целоваться первая она не начинала.
В Зону отдыха мы решили не лететь, а ехать, биолётами. Это, конечно, подольше, но могло создать дополнительный праздник для Лу-у и Даи. Обе уже летали на вертолётах. Но ещё не ездили по земле, не знали прелести быстрой езды, очарования стремительной смены пейзажей. И потому за ужином было решено, что поведём биолёты я и Райко, а на передних местах будут Дая и Лу-у. Со мною поедут родители, а Райко, кроме Даи, повезёт Свету и трёхлетнего сына Димку, которого по такому случаю утречком заберут из интерната и покормят в дороге.
Дим был весёлый парень, любил, когда я подкидывал его к потолку, визжал от страха и восторга, но требовал:
— Ещё! Ещё! Ещё!
Кроме того, он любил кататься на моей шее, звонко цокал и подгонял:
— Но, лошадка! Но!
Для него я был единственно возможной «лошадкой». Ни одной лошади на материке не водилось. Хотя эмбрионы их и лежали в холодильниках каждого звездолёта. Однако нужды в лошадях пока не возникало.
Утром мы вышли на прохладную из-за вечной тени стоянку биолётов у выезда из городского кольца и ждали там Свету и Дима. Потом выяснилось, что Дим капризничал, не хотел вставать, и Света одевала его в интернате сонного.
А на стоянке в это время собиралась вся киберлаборатория. По давней, ещё при мне заведённой традиции, на работу ездили вместе: и веселее, и безопаснее, И среди старых своих друзей — Бруно, Ната, Грицько и Ружены — вдруг увидел я Розиту. И естественно возник вопрос:
— Зачем?
— За репортажем, понятно, — объяснила Розита. — Готовят роботов-разведчиков для урановых пещер. На днях туда пойдут геологи в скафандрах и принесут блоки местной памяти. Остальное почти готово. Надо же отметить!
Розита успела поцеловаться с мамой, по-дружески обняла Даю и Лу-у, и в это время подошла Света с Димкой. Мы стали рассаживаться в два биолёта, киберлаборатория — тоже в два. Я заметил, как глядела Розита на всех нас — самую большую семью в Городе. Глаза её были какими-то пронзительными, жёсткими и сухими. Ни разу не видел я её плачущей. Но сколько тоски и боли было в её сухих чуть-чуть прищуренных глазах!.. Возможно, думала она о том, что место в этой большой семье было предназначено Богом для неё.
Что ж… Для каждого из нас приходит однажды момент просветления, когда понимаешь, что спрос за несбывшееся — прежде всего с себя самого… У меня это уже было. Теперь, видимо, у неё.
Волна острой жалости захлестнула меня. Впервые за всё время нашего знакомства мне стало до боли жалко Розиту. И я отвернулся. Чтоб она этого не заметила и не поняла. Её, неизменно гордую, жалость в моих глазах могла бы только унизить.
В биолёте я сразу вложил в маг кассету с шопеновскими вальсами и «Венгерскими танцами» Брамса. Для Лу-у… Пусть праздник движения будет для неё одновременно и праздником музыки. Жизнь дома пока не оставляет на это времени. Нет возможности просто сесть и послушать. И не устроишь музыку в птичнике. Какие уж вальсы под постоянное кудахтанье наседок и вопли горластого петуха?
Зато когда мы летели в этот раз через море, я включил «Лунную сонату» и выводил прямо из городской библиотеки на экран подобранные лунные пейзажи Куинджи, Айвазовского, Крамского, Шишкина и более поздних художников. А затем — просто видовые фильмы с Луной. И тихо, неспешно рассказывал о лунных ночах на далёкой земле, откуда пришли сюда все «сыны неба», о низеньком глухом лохматом и замкнутом человеке, которого звали Люд-виг, который всю жизнь сочинял музыку и смог сочинить такую волшебную, лучшую на свете музыку о лунных ночах. Для Лу-у это был первый рассказ о сочинении музыки. До него она считала, что музыку умеет сочинять только Розита.
