Земную Луну моя жёнушка обозначила на «глобе» очень точно: «найт сан» — ночное солнце. Лучше не придумаешь! И тут же подарила это имя мне:
— Моё ночное солнце — это ты, — сказала Лу-у. — С тобой всегда светло.
Похоже, она родилась поэтом. А стала вот птичницей…
Вылетели мы в Город засветло, а прилетели в темноте. Потому что шли навстречу ночи. И когда появились в темноте огни Города, и я выключил музыку, Лу-у тихо подвела итог:
— Ты уже колдун, — сказала она. — Если для всех купов ты сделаешь то же, что сегодня для меня, все скажут, что ты колдун.
Теперь она слушала светлые грустные вальсы, смотрела во все глаза на разбегающиеся перед нею изумрудные леса нашего Материка, быстро оглядывалась на голубые лужи в придорожных кюветах, оставшиеся после ночного дождя, и ждала рассказа о человеке, сочинившем эти светлые мелодии.
Однако рассказывать ей сейчас о наполненной терзаниями жизни Шопена я не решился. Сзади сидели мама и Михаил. Лекция о композиторе показалась бы им неуместной. А один деликатный вопрос к Михаилу вертелся у меня со вчерашнего вечера. И, может, лучшего времени задать его не представится.
— Знаешь ты геолога Сергея Агеева? — спросил я, повернув голову к Михаилу.
— Как не знать? — Тушин пожал плечами. — Я всех тут знаю. Это моя работа.
— Он как, в порядке?
— У тебя был шанс в этом усомниться?
— Вчера. По рекомендации Совета я говорил с ним о перспективах по урумту. Мне показалось, он чего-то не понимает.
— А конкретно?
— Хочет снабдить «курсантов» топорами. Для колки дров. И охотничьими ножами. Но если «курсанты» привезут в племя охотничьи ножи, вождь Вук обидится на меня. Отношения с племенем не улучшатся, а испортятся. Вук однозначно просил: никому больше таких ножей не давать! В племени только один нож — тот, что я сбросил Вуку с вертолёта. Наверняка символ власти… Но на Агеева мои доводы не произвели впечатления. Потому я и спросил, в порядке ли он.
Тушин нахмурился, помолчал, ровно ответил:
— Не Агеев будет определять, что возьмут и что не возьмут с собой «курсанты». Я попрошу Фёдора…
— А как вообще Агеев сюда попал?
— Тёмная история! — Тушин грустно вздохнул. — Как сюда попал твой лучший друг Верхов? Кто ему посодействовал?
— Выходит, я.
— Ну, и Агееву тоже кто-то. По словам командиров второго корабля — начальник вашего «Малахита». Родственник… Мальчик рос без отца. Вот ему и устроили карьеру… Оба командира по сей день мучаются: привезли дуролома. Он и на дежурстве в космосе как-то себя обнаружил. И гибель Вано Челидзе тоже, считай, на нём.
— Как?! Вано?
— Да, Вано, — тихо согласился Михаил. — Твой первый наставник… Мы же потом выясняли, анализировали… Самописцы соседней буровой записывали все сигналы. Обычная дублирующая запись… Возникли резкие колебания грунта под самым буром. Надо было немедленно всё обесточить, остановить бур, прекратить давление на породу. И обошлось бы без взрыва, без факела. Вано был бы жив. Законсервировали бы буровую и потихоньку разобрались. Дежурил как раз Агеев. Нурдаль Берг спал. Мы уж не стали всё это афишировать. Какой с дурака спрос? Он же не специально! Перевели его с буровой. Сейчас камешки сортирует. По сути — коллектор. Ну, перепутает камешки — дело поправимое.
«Так вот в чём горе бедной Сумико! — подумал я. — Вот почему она так бесшабашно рвётся из семьи!.. Не разобралась в «Малахите»… Красивый парень, сильный, здоровый… Но «кое-чего» не понимает… Какая же это беспросветная тоска — изо дня в день жить с дураком! И знать, что конца этому не будет!»
Невольно вспомнилась невероятно давняя история, до которой докопался я, когда готовил в школе доклад о Второй мировой воине. Почти аналогичная история! И совершенно уральская. Рассказать, что ли?
— Хочешь неизбитую историческую аналогию? — спросил я Михаила.
— Давай! — Тушин кивнул. — Историю люблю. Может, потому что плохо знаю?
— В девятьсот сорок втором, — начал я, — тысячи российских девчат добровольно пошли в противовоздушную оборону. Прежде всего — в Москву. К концу войны в Московской противовоздушной обороне служили двадцать тысяч девушек. Половина — добровольцы. Три четверти добровольцев — уралочки. Отбирали их жёстко, просеивали через мелкое сито. В Нижней Салде военком пригласил к себе тех, кто уезжает, и предупредил: «Мы лучших отобрали. Вы сливки местного комсомола. И по тому, как вы себя покажете в армии, будут судить: можно девчат брать на фронт массами или нельзя».
— Так прямо и сказал? — Тушин удивился. — «Сливки»? Про девушек?
— Цитирую дословно, — подтвердил я. — По документам. Мальчишкой был. Память была крепкая.
— Ну, это и я помню, — вставила мама. — Ты же читал мне свой доклад. Тренировался на живом человеке…
А я и забыл, что читал тот доклад маме! Значит, всё-таки память стала не та…
— Показали они себя прекрасно! — продолжил я. — Сбивали фашистские самолёты пулемётными очередями, ловили в прожекторные лучи, погибали, спасая от бури аэростаты заграждения. Почти вся связь в ПВО держалась на девчатах. Тысячи были награждены. Многие стали офицерами. Прежде всего учительницы — самые грамотные. В историю мировой войны они вписали самый грандиозный женский коллективный подвиг. И всё же, всё же… В воспоминаниях одной тагильчанки есть вот эта щемящая нота: не может себе простить!
— Свой Сергей Агеев? — уточнил Тушин. — Только в юбке?
— Именно так! — согласился я. — Из Нижнего Тагила уходила колонна в сто семьдесят девчат. Город и два соседних района… Чемпионке города по лыжам сказали: «Вези их в Свердловск!» Её звали Нина Волженина. Девчата шли на вокзал с весёлыми песнями. А за ними бежали матери и бабки с истошным воем. Впервые в истории города столько девчат сразу уходило на войну… Нина эта стала потом в Москве первым среди девчат командиром аэростатного поста. Поднимала над Москвой Знамя победы в день окончания войны. А простить себе не могла того, что не разглядела одну землячку. Которая шла в той же колонне. Пела те же песни… В Москве эту тагильчанку перебрасывали с поста на пост. Везде она спала в караулах, сбегала в самоволки, заводила романы с командирами. Такие романы жёстко пресекались… В конце концов, её направили на пост к Нине Волжениной и сказали: «Ты привезла её в Москву — ты и воспитывай!» А та — в истерику: «Хочу на пост к мужчине!»… Десятки лет прошли, а Нина всё терзалась: «Как же я её в Тагиле не разглядела?» Так что ситуация почти типичная… Века миновали, а мы всё там же. Кто-нибудь да пролезет! Зачем только?
