Потратив всего минут десять, мы с Лешим оказались перед обшарпанной, но довольно мощной деревянной дверью, на которой красовался любовно выведенный красный крест, а ниже под трафаретку набито слово «Санчасть». Вокруг было необычайно тихо. Возможно именно эта тишина вернула меня к реальности и напомнила, что сейчас ночь. Кто знает, может раненые, включая Лизу, уже спят, и наш визит им… вернее ей, совсем не пойдет на пользу. Однако желание повидаться с девушкой становилось все сильнее и сильнее. Я должен был выяснить ее состояние. Сейчас. Немедленно!
Что со мной происходило? Непонятно. Может хотелось заступиться за самого себя на суде своей же собственной совести? Ведь жизнь Лизы это аргумент, весомый аргумент, который можно предъявить, когда другой бесстрастный, рассудительный и беспощадный Максим Ветров спросит: «А что сталось с майором Нестеровым? Почему ты, сволочь такая, оставил его тяжелораненого умирать в руинах на окраине города?». А впрочем нет… не то. Сюда я притащился совсем не из желания обелить себя и замолить грехи. Я сделал это просто потому, что хотел увидеть Лизу, узнать, что ей лучше, что она поправляется. Эта милая, нежная девочка…
— Мы долго будем торчать перед закрытой дверью? — вдруг прорычал у меня над ухом Леший. — Входим что ли?
— Ага, — Я мысленно поблагодарил Загребельного за то, что он помог мне побороть нерешительность. — Входим!
Взявшись за ручку, я резко распахнул дверь. В нос тут же ударил сладковатый запах крови, перемешанный с горечью хлорки и медикаментов. Санчасть вовсе не выглядела погруженной в сон. Свет горел повсюду, только разной интенсивности. В прихожей, где мы сейчас и стояли, это была лампочка сороковатка, ну а там, дальше, в комнатах… то есть в палатах, бывших когда-то жилыми комнатами, в них пылали ни как не меньше соток. Особенно ярко светилось первое, самое ближнее к выходу помещение.
Именно из него и выглянула молодая женщина в белой косынке и, язык не поворачивался сказать, белом медицинском халате. Бросив на нас быстрый взгляд, она облегченно вздохнула:
— Фух, а я то думала, что новых раненых принесли. — После этого своеобразного приветствия женщина повернула лицо внутрь помещения и сказала кому-то невидимому: — Доктор, это какие-то военные. Целые и вроде как невредимые.
Женщина потеряла к нам всякий интерес и тут же юркнула назад. Судя по ее «доктор», я понял, что перед нами медсестра, а врач внутри и, должно быть, чем-то занят, раз сам не сподобился подойти к двери. Ну, что ж, раз так, то подойдем мы.
Я кивнул Лешему и двинулся вперед. До двери, из которой выглядывала женщина, было всего шагов пять. Оно и понятно, мы же ни в каком-нибудь там госпитале, мы в обычной жилой квартире. Небольшие, плохо вентилируемые помещения с великолепной акустикой. Именно благодаря ей я и начал догадываться какое зрелище ждет нас внутри. Негромкие голоса, приглушенный стон, бряцание инструментов. Операционная. Конечно, операционная.
Только я об этом подумал, как навстречу выскочил взлохмаченный мужик в забрызганном кровью халате и большим эмалированным ведром в руке. Он не ожидал обнаружить нас так близко, поэтому отшатнулся назад, словно от нечистой силы.
— Виктор Ильич, ты ведро то чем-нибудь прикрой, — послышался голос из операционной. — Нечего лишний раз народ пугать.
Когда людям что-либо запрещают, те подсознательно стараются это сделать. Обычное дело. Вот и сейчас врач, а то, что голос говорившего принадлежал именно врачу, не было ни малейшего сомнения, так вот, врач как бы предостерегал, запрещал постороннему глазу пялиться в ведро. И, конечно же, я и Леший тут же дружно сунули туда свои любопытные носы. Надо сказать, зря мы это сделали. Не знаю как Андрюха, но лично я об этом очень даже пожалел. Вид ампутированных человеческих конечностей, плавающих в кровавой подливе, заставит содрогнуться кого угодно, даже бывалого солдата, за время войны повидавшего многое, очень многое.
С трудом проглотив тошнотворный комок, который подкатил к горлу, я оторвал взгляд от ведра, попытался сосредоточиться на лице того самого Виктора Ильича. Мужичонка виновато пожал плечами, постарался спрятать ведро за спину и суетливо затрещал:
— Вам доктора, наверное? Доктор там. Он скоро освободится. А мне бы пройти. Мне вынести надо, прибраться, а то работы у нас было море. Только-только закончили.
Тараторя свою скороговорку, санитар начал бочком-бочком просачиваться мимо нас.
— Понятное дело, — мы с Лешим посторонились.
— Спасибочки вам огромное, — пискнул мужичонка, накрыл свое ведро валявшейся у входа тряпкой и беззвучно выскользнул за дверь.
Мы проводили его взглядами и переглянулись. Там, с наружи, все это выглядело совершенно по-другому. Страдания, кровь, смерть, они являлись лишь крошечной частичкой бешенного, сумасшедшего водоворота, именуемого боем. Там нет времени думать о себе и чувствовать боль. Там ты винтик огромной военной машины, и в то же время сверхсущество, которому даровано право миловать или карать. Это все там, наверху. Ну, а здесь, в этих затхлых крысиных норах… здесь ты уже никто, ты просто кусок мяса, твоего мнения никто и никогда не спросит. Здесь полноправно правит бог в белом, измазанном кровью халате.
Бог как раз заканчивал зашивать разорванную руку какого-то мужика. Когда я сунул голову внутрь операционной, он поглядел на меня и бросил:
— Вы ко мне? Подождите немного. Я уже заканчиваю. — Затем врач указал взглядом вглубь своих владений. — Дальше еще помещения. Пройдите. Нечего тут торчать.
Я прекрасно помнил, что времени у нас в обрез, да и притопали мы сюда совсем не для задушевной беседы со светилом местной медицины. Именно поэтому не двинулся с места.
— Снайпера нашего ищем, Лизу Орлову. Как она? Повидать бы.
— А-а-а… — многозначительно протянул доктор. — Вот вы к кому. — В его голосе послышалось облегчение человека, у которого наконец-то появится возможность отдохнуть. — Оживает потихоньку. Там… дверь направо, комната номер пять.
— Спасибо, — я благодарно кивнул и, не желая больше надоедать врачу, двинулся вглубь его владений.
Комната номер пять отыскалась довольно быстро. Она оказалась во второй, соседней квартире, в которую мы попали через аккуратно пробитый, укрепленный куском толстого швеллера пролом в стене. В отличие от первой квартиры, все комнаты здесь сохранили свои двери. И это был явный признак того, что внутри находились люди.
Сколько больных может уместиться в одной жилой комнате обычной российской квартиры? Человек пять-шесть, не больше. В палате номер пять их оказалось двенадцать. Люди лежали на полу сплошным живым ковром, и ковер этот был густо измаран красно-бурыми пятнами. Бинты, одежда, матрацы, лица, все помечено кровью.
