— Ты умираешь, Элсу? — спросил Анну, чувствуя затылком ледяное дыхание рока.
Элсу потянулся и облокотился на подушку.
— Я всё время умираю, Анну. Или меня собираются убить. Тоже мне — секрет. Я уже привык. К тому же, сейчас мне легче. Если ты не перережешь мне горло, может, я ещё поживу, — сказал он с совершенно северным, насмешливым и холодноватым превосходством в тоне.
— Ты, Элсу — ты ведёшь себя, как язычник, — сказал Анну не в силах даже показушно разозлиться. — Ты воображаешь себя звездой небесной, да?
— Просто я — солдат, как и ты, — сказал Элсу. — Возьмёшь меня под своё начало, командир? Если, конечно, мне можно остаться жить?
— Я не могу тобой командовать, Львёнок Льва, — сказал Анну. — Это дело Эткуру.
— Забавно, что ты Льва Львов не упомянул, — сказал Элсу задумчиво. — Может, ты и прав… я поживу ещё… Хочешь травника, Анну? Это невкусно, но я уже привык.
И эта неожиданная характеристика травника так рассмешила северян, будто разговор только что и не шёл о смерти…
Травник Анну выпил. Здешняя мутная приторная бурда с травником, который заваривали в степи его бойцы, ни в какое сравнение не шла — так он и сказал, а Элсу стал набиваться в поход на юг, чтобы попробовать заваренных степных трав. Потом Ар-Нель рассказывал о Дне Новой Листвы, празднуемом Четвёртой весенней Луной, а Анну рассказал о Луне Цветения, которую уже отпраздновали в Чангране. И парень по имени И-Тинь рассказал о том, как ловят сомов на берегу Серебряной Ленты, на утиное мясо — все подивились, и женщина по имени Ли-Эн рассказала, как в её родной провинции мужики ловят саранчу прямо рубахами, когда саранча летит, а Анну рассказал об охоте на степных коз… И все молчали о войне, все молчали о том, что между севером и югом пролегает граница, пропитанная кровью на ладонь.
И Анну страстно любил северян за это.
Но Элсу быстро устал, у него начался жар, и Ли-Эн, как оказалось, внучка Лекаря, приказала всем уйти, чтобы Элсу мог поспать. Анну хотел перекинуться с Ар-Нелем парой слов наедине, но стоило им выйти из комнаты Элсу, как на них наскочил посыльный — сообщить, что Ар-Неля звал Барс.
И Анну направился к себе в странных чувствах.
Большой зал, где Эткуру и шут устроили дурацкий поединок, оказался почти пуст — Соня, как видно, успел вымести осколки стекла и смыть с пола кровь. В зале Анну ждал Хенту.
Вид у волка, принадлежащего Анну, был совершенно потерянный. Увидев Анну, Хенту страшно обрадовался и схватил его за рукав:
— Ох, командир, хорошо, что ты пришёл! Ты знаешь, Эткуру-то, Львёнок Льва, похоже, спятил с ума! Я вот жду тебя — не знаю, что думать.
— Докладывай, — привычно приказал Анну.
— Видишь, командир… Ты, значит, ушёл с неверным, а Эткуру наорал на всех — пуще всего на Наставника наорал, представь? — и сказал так: если, говорит, хоть одна собака сунет поганую морду в комнату, куда я ухожу — башку оттяпаю. Все послушались, хоть и чудно показалось. И он забрал трофей и закрыл двери.
— Ага…
— Командир, они ушли — и всё на этом! Пропали! Их нет полчаса, их нет час, их полтора часа нет — а из-за здешних дурацких стен ничего не слыхать. То есть, что-то слыхать, но разобрать нельзя. Но уж если бы кто-то орал во всё горло — мы бы услышали, правда?
— Дальше.
— Дальше Наставник не выдержал. Говорит, проверьте, жив Эткуру вообще или нет. А мы — что ж, нам приказали — мы же не можем. Тогда Наставник Соне говорит, иди, мол, тварь, посмотри. И Соня пошёл — а через минуту выходит. Говорит, Эткуру его послал за каким-то лядом к Нику, Вассалу, говорит, Снежной Рыси. За каким-то, говорит, языческим пойлом. Вот так.
— И Соня ушёл?
— Соня ушёл, Когу сунулся — Эткуру в него нож швырнул, вот на столько над головой. Больше никто не рисковал, командир. Только Соня с этой отравой. Так что — Львёнок Льва жив, но не в своём уме.
— Ну хорошо, — сказал Анну, вспомнив, как его определили в безумцы после первых живописных опытов. — Я пойду сам посмотрю.
Хенту покачал головой, но спорить не посмел.
Анну прошёл помещение, которое северяне называли приёмной — там жили волки, валялись их шубы, оружие, конская сбруя, скатанный войлок — и там же пятеро растерянных и не знающих, за что хвататься, волков обсуждали происходящее вполголоса. Увидев Анну, они все инстинктивно дёрнулись к нему, как солдаты обычно поворачиваются к боевому командиру; Анну остановил их жестом.
— Если вы понадобитесь, я позову, — сказал он. — Но мне кажется, что всё обойдётся. У Эткуру не первый трофей, в конце концов. Помните: Львята вам верят, а вы должны верить Львятам. А трофеев опасаться — смешно.
— Ведьма она языческая, а не трофей, — сказал Олу. — Глаза бы не отвела. Наставник-то…
— Не хочу слышать о Наставнике! — отрезал Анну. — Вы слышали, что Эткуру сказал? Думаете, Львёнок понимает меньше, чем Наставник?
В приёмную всунулся бледный Когу, у него тряслись губы, тряслись подбородки — и Анну вдруг подумал, что Когу — просто мерзок. Физически. Неожиданное отвращение накатило так мощно, что рука сама потянулась к эфесу — Анну еле взял себя в руки.
— Чего тебе? — спросил он, морщась.
— Бумаги-то — там, в комнате, — жалобно сказал Когу. — Принеси сюда, Львёнок Львёнка, ради Творца-Отца, а?
Его пронзительный скрипучий голос резанул по ушам, как железо по стеклу.
— Да, — бросил Анну, чтобы только отделаться, оттолкнул с дороги непонятно откуда взявшегося Наставника и остановился перед закрытой дверью.
Если я открою дверь без предупреждения, он снова швырнёт нож, подумал Анну — и поскрёбся, как кот. И окликнул:
— Эткуру, это я, брат!
— Войди, — отозвались из-за двери. — Только — один.
Анну вошёл, сам не зная, что ожидает увидеть, но почему-то волнуясь. Задвинул дверь за собой — и замер.
На постели Эткуру лежала юная женщина ослепительной красоты.
Её лицо, осунувшееся, в испарине, с громадными, влажно мерцающими очами, как показалось Анну, излучало тёплое сияние, искусанные губы припухли, выглядели сладко, как вишни, закрывшаяся царапина на щеке горела тёмными рубинами на бледной чистой коже, а короткие локоны цвета надраенной бронзы разметались по подушке. Тело невероятной красавицы скрывала шёлковая простыня, но грудь уже приподнимала её вполне заметно — и к груди, совершенной, как капля росы на листке, дива прижимала ладонь Эткуру, а на Анну лишь взмахнула ресницами и хрипло сказала:
— Понравилось смотреть, солнышко? Не боишься, что глаза выскочат?
Эткуру сидел на краю постели, отдав одну руку женщине, а второй держа эфес меча, лежащего на коленях. Его глаза тоже горели, как у настороженного хищника; Анну подумал, что именно сейчас Эткуру действительно, пожалуй, напоминает молодого льва — и впервые полностью соответствует собственному титулу.
— Видишь? — сказал Эткуру так же хрипло, как его женщина. — Видишь, как она меняется? Она же не как трофей, она как облако меняется — на глазах. Ты видишь, чем она становится?
Анну перевёл дух и покивал.
— И она мне принадлежит, — еле слышно сказал Эткуру таким тоном, будто сам в это до конца не верил.
Женщина погладила руку Эткуру — как прикасаются, разве что, к любимому ребёнку — и Эткуру с выражением кромешной душевной боли прошептал:
— Они же скажут, чтобы родовой знак наколоть! Чтобы бросить, уйти… Я же не могу её бросить, брат! Как же я её брошу? Это как свой боевой меч выбросить… И как наколку ей делать? На этом… — и провёл кончиками пальцев по лбу женщины.
А красавица чуть улыбнулась и сказала, осветив Эткуру сиянием очей:
— Да не переживай так, Эткуру, что ты! Надо наколку — ну сделаем наколку с твоим гербом, когда я чуточку отойду, ерунда какая… Тебе нравятся девочки с наколками, жизнь моя?
Эткуру схватил её за руку и порывисто прижал к груди её ладонь:
— Вот слышишь?! — сказал он, глядя на Анну снизу вверх. — Ты слышишь, как она… "жизнь моя"?! Она же — сама, понимаешь?! Она — всё сама! Видишь, она и клеймо бы… Её зовут Ви-Э, она — не рабыня. Ничего не боится, понимаешь?
— Северяне говорят — "подруга", — кивнул Анну. — Ещё говорят — "жена".
— Я с места не сдвинусь, пока она не переломается, — истово сказал Эткуру. — Хоть весь мир сгори или провались — я буду ждать, пока моя женщина поправится. И пусть они хоть кишками задавятся все.
Анну вздохнул.
— Прости, брат, — сказал он тихо. — Хенту ведь привёз письмо от Льва Львов. Мы с тобой должны заключить с северянами мирный договор — хоть даже и поклясться Творцом — убить Элсу и срочно ехать домой. Такие дела.
— Ох… правда ли?
— Не вся, брат. Лев пишет Наставнику. Лев запретил ему нам говорить, что клятва — ложь. Лев хочет, чтобы мы убедили Барса. Хочет напасть исподтишка. А мой Хенту говорит, что в войсках болтают: Лев хочет сравнять Тай-Е с землёй. Тогда соседи раздерут Кши-На на куски — и у нас не будет соперника вдоль северных границ.
