С того дня по полтора часа в день Данилов и Лемешев под руководством Каранелли старательно мутузили друг друга, оставляя синяки. И, конечно, много времени уходило на изучение оружия, где в роли наставника выступал Лемешев.
Данилов вполне прилично освоил пулемет, научился мгновенно перезаряжать ленты, а во время стрельб на глухом болоте, так лихо разметывал пирамидки из шишек, что Каранелли покачал головой и, пряча в глазах искорки смеха, задумчиво проговорил:
— Хорошо, Князь, что под Бородино в твоем эскадроне немецких пулеметов не оказалось. Не видать бы нам тогда Москвы!
— А вам, французам, что Москва, что не Москва — все одно войну в Париже заканчивать!
Олег отчетливо хмыкнул и, широко улыбаясь, уставился на Луи.
— Так! Вдвоем на одного?! Ох, и накостыляю я вам сегодня!
Николай ласково похлопывал по патронной коробке.
— Ты бы поосторожнее, генерал, в атаку шел! Теперь у меня в эскадроне есть ручные пулеметы.
И веселый смех дружно зазвучал над болотом.
Пристрелять винтовку в лесу оказалось делом сложным — деревья и кусты закрывали видимость. Максимум, что удавалось — это посбивать шишки метров на двести. Но Каранелли этого было мало. Как-то сидя с утра над картой, он спросил у Лемешева:
— А что это за линия такая пестрая?
— Где? — присаживаясь рядом, спросил Олег.
— Да, вот! Вдоль магистрали идет.
— А! Это железная дорога.
Луи смотрел молча и вопросительно.
— Поезда там ходят, паровозы!
Каранелли перевел взгляд на Николая — может, он чего-нибудь знает о паровозах?
— Ах, черт! Моя промашка, — досадливо сказал Лемешев. Он как-то упустил паровозы. Про самолеты, машины, танки, электричество рассказал. Про телеграфы, телефоны, радио — тоже. Про оружие — так вообще каждый день. Даже про фотографию и кино. А вот паровозы, трамваи совсем упустил. И пароходы, подводные лодки — ну, да это ладно. А про катера надо! Днепр-то он вот, рядом!
Рассказ занял минут десять. Потом, как обычно, посыпались вопросы.
— Сколько же может везти твой паровоз?
— Тонн триста, примерно.
— Вот это да!
Данилов не скрывал восхищения. Прикинув в уме, он с гордостью добавил:
— Это же тысяча подвод!
— Вот именно, — задумчиво проговорил Каранелли. — А скажи-ка мне, Князь, пропустил бы твой подполковник Давыдов обоз в тысячу подвод?
— Давыдов? — усмехнулся Николай. — Ну, этот вряд ли. Разве что б его дивизия охраняла.
— А здесь вся тысяча подвод метров на триста умещается. Представляешь, если эшелон с рельс свалится?
Каранелли не испытывал никаких проблем с применением слов, которые совсем недавно услышал. Лемешев только покачивал головой.
— Ну ты, Артист, и… артист! Пять минут назад услышал, что такое паровоз, а уже думаешь, как его с рельс свалить.
— Так он же фашистский.
— Да я не про это. Про уверенность твою, что любого противника можно победить.
— А разве не так? Нужно только найти слабые его стороны.
— Так, конечно, только скажи мне — ты когда-нибудь чего-нибудь боялся?
— О! Еще как! Жутко боялся, что отец узнает, что я разговаривал на улице с соседом, Наполеоном Бонапартом.
— Почему?
— Мой отец был священником, а Наполеон первым еретиком в округе.
Каранелли улыбнулся, но перед глазами всплыл страшный огненный шар под деревом, что стояло полтора века назад в поле недалеко от его дома.
— Грозы боялся. В детстве.
— Ясно. Хорошо, если не возражаешь, то расскажи, пожалуйста, как ты намерен лишить противника «тысячи подвод»?
— Подумать надо. Например, разобрать рельсы. Поезд же он быстро едет?
— Да, достаточно.
— Тогда он должен перевернуться, когда рельсы кончатся.
— На паровозе увидят, что рельсов нет, остановятся и отремонтируют путь.
— А если сразу за поворотом? В лесу?
— Перед составами обычно идут пустые паровозы, чтобы убедиться, что путь в порядке.
— Разобрать после того, как пройдет пустой паровоз.
— Не успеешь, у тебя минут пять, а то и меньше.
— Рельсы нужно взорвать! Перед самым эшелоном, когда уже остановиться нельзя, — встрявший в диалог Данилов был откровенно рад своей догадке.
— Молодец! Так и делают, когда хотят, чтобы состав с рельс сошел. Да, товарищи! С вами можно не только против немцев воевать. Но и против марсиан. Несмотря на их необыкновенное оружие.
— А что, — Данилов потрясенно смотрел на Лемешева, — марсиане тоже воюют?
— Почему ты нам ничего не сказал?
Голос Каранелли звучал столь серьезно, что до Олега вдруг дошла вся необычность ситуации — эти двое, наверное, единственные на планете люди, готовые броситься защищать Землю от марсиан прямо сейчас, только покажите где! Потому, что перейдя за несколько дней от карет и свечей к самолетам и электричеству, они настолько готовы воспринимать необычное, что какой-то там высадкой космических пришельцев их уже не удивить. И улыбка, тронувшая губы, сама собой ушла.
— Нет, не воюют марсиане! Не высаживались они на Землю. Роман есть такой у Толстого, «Аэлита» называется.
— Какого Толстого?
— Алексея… Писателя. Роман-то фантастический. Ну… Как будто сказка.
— А-а… Понятно… И хороший писатель?
— Замечательный! Можно сказать, гениальный!
— Да не может быть, — недоверчиво протянул Данилов, — гениальный писатель, и чтобы сказки писал…
— Ну и что? — Олег в свою очередь с удивлением взглянул на Николая. — Пушкин тоже сказки писал.
— Кто?
Челюсть у майора слегка отвисла.
— Тьфу, черт! Прости, — ответил Лемешев, — я не сообразил. Восемьсот двенадцатый год! Ему тогда только тринадцать исполнилось. Величайший поэт планеты! Я сейчас расскажу…
— Простите, господа любители русской словесности, о поэтах мы поговорим вечером, когда солнце сядет. Я и сам с удовольствием послушаю. А сейчас мы собираемся и выходим. Все ясно?!
— Господ в семнадцатом отменили, — шутливо огрызнулся Данилов, которому хотелось послушать про Пушкина, но он понимал, что командир прав.
Каранелли вывел товарищей в обнаруженную им точку на карте, где Днепр ближе всего подходил к железной дороге и магистрали, а лес, в свою очередь, подбирался к самому берегу. Правее находились остатки моста, у которого Лемешев принял последний бой в составе своей дивизии. Данилов с пулеметом остался внизу, а Каранелли с Лемешевым полезли на сосну, аккуратно поднимая винтовку, чтобы не задеть прицел о ветки.
Березовый лес на противоположном берегу оказался ниже, и, поднявшись только на две трети, они увидели, как на картинке, и железную дорогу и магистраль. Полевой бинокль, который достался от немецкого лейтенанта, превратил ее рассматривание в увлекательное занятие.
