— Начальник тут вы.
Гордон, посмотрев на них по очереди, догадался, что между друзьями были споры: Ушанов призывал к осторожности, а Михаил жаждал действий.
— Продолжайте поиски, — сказал археолог. — Где-то должен быть какой-то знак или след. Не поверю, что экспедиция пропала с острова, не оставив никакой подсказки для нас.
— Угу.
Никулин взглянул на котелок. Вода начала закипать, и он, осторожно отсыпав немного коричневого порошка из герметично закрывающегося пакета, бросил его в котелок. Это был не слишком изысканный способ варки кофе, но, как только распространился чудесный аромат, археолог поймал себя на том, что жадно принюхивается.
Все выпили по чашке кофе. Гордон свой выпил до последней капли.
— Спасибо, — сказал он наконец. — Мне это было очень нужно.
— Мы вас проводим обратно, — проговорил Михаил, плавно взмахнув рукой. — Пора приниматься за работу.
Виктор уже успел загасить костёр и вымыть котелок. Поклажа была уложена. Русские могли в любой момент сняться с места и тронуться в путь.
Обратно шли молча. Как только Эш ступил на асфальтированную площадку, где его ждал пустой фургон, разведчики исчезли в джунглях.
Гордон забрался в кабину и нажал кнопку на пульте. Фургон медленно тронулся с места. Долгая дорога не удручала американца, потому что ему много о чем надо было подумать.
Саба спустилась по пандусу к залу переводов. Если она слишком резко поворачивала голову, в висках появлялась слабая пульсирующая боль. Эфиопка постаралась дышать медленнее.
Этим утром все казалось чуть слишком ярким и чуть слишком громким, но при этом ни громких звуков, ни кричащих цветов вокруг не было. Мягкие тапочки музыковеда тихо шаркали по прохладному полу, балахон слегка раскачивался. Как и во все остальные дни, откуда-то лился приглушённый свет, нигде не лежали ни тени, ни яркие полосы — значит, освещение не стало более интенсивным. Однако Сабе казалось, что острота её зрения возросла. Да и не только зрение — все её чувства словно бы обострились. Она шла вперёд, слушая шуршание своего полотняного балахона.
«Это все из-за стресса, — подумала женщина, входя в зал. — Я слишком сильно напряжена — все дело в этом».
Проходя мимо сидевших длинными рядами и погруженных в работу существ, профессор постаралась мысленно расставить приоритеты.
Музыковед считала, что самым главным для неё по-прежнему оставался поиск некоего послания, которое она сама себе отправила из прошлого, — если только существовала возможность его найти. Поиски могли оказаться долгими, отчаянными и бесплодными. На втором месте по важности стояли уроки «науки изгнания», требовавшие мучительного напряжения ума; всего лишь днём раньше Мариам впала в полнейшее отчаяние, когда во время занятий было затронуто глагольное время, о котором участники русской экспедиции и словом не обмолвились. К напряжению на занятиях добавлялись её сомнения в искренности окружавших её существ, поиски истинных мотивов их поведения и попытки понять: чего они на самом деле хотят от неё. Ну и конечно, ещё надо было думать о задании как таковом.
А самое ужасное — это отчаяние при мысли о том, что всего лишь раз в день она имела право отправлять короткое кодированное послание.
«Мне поручена важная работа, — думала она, пытаясь собраться с силами. — Я должна его исполнить — иначе перед входом не стояла бы моя статуя».
Кстати, вот ещё одна задача: надо было узнать, кого изображали другие статуи и почему эти существа удостоились такой чести. Но когда она спрашивала об этом кого-нибудь из виригу или рилл, они в ответ произносили ничего не объясняющие Сабе имена или отделывались традиционной фразой, означавшей: «Нурайлы, достойные называться йлами». А ведь Мариам эта фраза ровным счётом ничего не объясняла.
Вероятно, она могла отыскать что-то вразумительное в записях. Пока компьютер, установленный в её комнате, не подключили. Переживать по этому поводу не стоило: музыковед ещё только начала разбираться в йилайлском письме. Участники пропавшей экспедиции передали своим преемникам в записях только основные согласные звуки и сделали наброски фонетического алфавита. Но даже такой поверхностной работе следовало отдать должное. При изучении иностранных языков всегда следует уделять большое внимание фонетике.
Размышляя подобным образом, музыковед взглянула на ближайшее к ней существо — долговязого молодого виригу мужского пола. Почему-то мужские особи виригу встречались гораздо реже женских.
Виригу просматривал запись на мониторе, его паучьи пальцы проворно сновали по клавиатуре. Он переводил то, что видел, на йилайлский язык.
Саба остановилась и огляделась по сторонам.
Этим занимались все — переводили на йилайлский язык записи, найденные на космических кораблях. Слушали записанные голоса и переводили. Рилла сказала, что когда Мариам овладеет «наукой изгнания» (по всей вероятности, эта наука включала и знание языка), то ей тоже будут давать записи для перевода.
Это и радовало, и пугало её. Не было ли где-нибудь здесь и записей, оставленных пропавшей русской экспедицией? А может быть, её обучат ещё какому-то языку, и это позволит ей заняться переводом записей сделанных обитателями какой-нибудь неведомой планеты?
А может быть, здесь бывали другие земляне — до или после русских?
Голова у профессора разболелась ещё сильнее, и, стараясь отвлечься от этих мыслей, она стала думать об йилайлском письме. Нурайлы воспринимали этот язык на слух, но для самих йилайлов он явно был идеографическим[8] — языком, в котором каждый символ обозначал понятие, а не просто звук.
— Саба с далёкой звезды.
Она добралась до дальней стены. Там её ждал Жот.
Он тут же исчез за дверью комнаты, примыкавшей к залу переводов. Женщина последовала за ним и присоединилась к другим ученикам из своего «класса», которых на самом деле было всего двое. К радости музыковеда, оба этих учащихся, как и она, относились к нурайлам, и оба постигали премудрости йилайлского языка.
Жот был стариком и принадлежал к виду, названия которого ни сам он, ни кто-либо другой при Сабе не упомянул. С виду он походил на гибкого тюленя с тощим телом, но передвигался как рептилия. Его обтекаемый корпус покрывали округлые чешуйки песочного цвета, только лицо было пушистое, с тонкими выростами-усиками, которые непрестанно шевелились и подрагивали. Под балахоном ноги Жота видны не были, но передвигался он на редкость проворно и бесшумно. Первые несколько встреч с ним женщина не могла перебороть страх перед его странным обликом, но его голос звучал плавной музыкой, и постепенно она успокоилась.
