Ведь есть же что-то после смерти…
Обязательно есть.
– Скачи, Тимофей, скачи!!!
Стрелец наподдал пятками по бокам кобылы, уводя остальных за собой.
– Еще свидимся, ротмистр!!!
– Свидимся…
Я остановил Стрекозу на границе подлеска, бросив прощальный взгляд в сторону стремительно удаляющегося Орла. После чего перегородил дорогу приближающимся лисовчикам… Оставшиеся крохи времени были потрачены на то, чтобы натянуть калантарь и накинуть на голову мисюрку да поднести к губам платок Виктории и с нежностью его поцеловать.
Прощай, любимая. И прости…
Платок полетел в сторону от дороги – может, и не заметят, – а сам я вскинул оба пистоля, нацелив их в жеребцов остервенело скачущих литовцев (или ляхов, поди их разбери)… Собственных самопалов у ворогов нет, что, в общем-то, вполне объяснимо их чрезвычайной дороговизной и относительной редкостью в местных краях. И броней у них тоже нет… В отличие от меня.
И что важно, с двадцати шагов я не промахнусь по такой крупной цели, как вражеский конь…
Выстрел!
Еще один!
Бешено заржали раненые и полетевшие наземь со всего размаху скакуны лисовчиков, даже не попытавшихся увести их в сторону. Хотя и уводить-то их особо некуда, я потому и решился принимать бой в подлеске… А вот то, что следом из седла вылетел еще один шляхтич, не успев осадить своего коня и врезавшись в жеребцов товарищей, то большая для меня удача!
Все, пистолей больше нет. И зарядить не успею, уже никак… Так что клинок наголо, и как бы я ни ненавидел рубку, придется ее принять.
Вот и подходит к концу твой путь чести, черный рейтар…
Склонив палаш параллельно земле, я пришпорил Стрекозу, направляя ее в сторону врагов. И моя степная кобылка, сорвавшаяся с места в галоп, в считаные мгновения занесла меня в строй лисовчиков!
…Я резко пригнул голову, и кривая сабля-шамшир прошла выше цели, лишь вскользь зацепив железную маковку степняцкого шлема. В ответ же острие палаша вонзилось в грудь первого вставшего на моем пути ляха! Я протаранил его на скаку, словно кончаром, и тут же освободил клинок из плоти врага.
Но в следующий миг атака второго противника едва не вышибла меня из седла…
Рубящий удар сабли, буквально перетянувший левый бок, открывшийся в момент моего «тарана», здорово пошатнул меня в седле. Оглушительно и одновременно с тем мерзко лязгнуло железо – но лезвие шляхетского клинка остановили стальные пластины калантаря, сохранив мою жизнь… Дыхание перехватило от боли в груди, но все же я удержался на Стрекозе! А в следующий миг, обозначив короткий укол в лицо противника, я направил клинок вниз, и палаш вонзился в живот обманутого финтом шляхтича, вскинувшего саблю к голове…
Не успевших вступить в схватку врагов осталось двое – им помешали скакуны их же соратников, на которых я напал первым. Крепкий усач с выбритым до синевы подбородком и молодой еще, а оттого неосторожный литвин.
Или лях.
– Пся крев!!!
Именно молодой бросился вперед первым, занеся саблю для удара. Подтверждая тем самым расхожую истину, что нет лучше противника, чем разгоряченный дурак!
Я же направил лошадь сильно вправо, наперерез скакуну врага, уходя от его удара, а сам перекинул клинок в левую руку. Удивленному моим маневром лисовчику неудобно рубить справа налево, через голову лошади, как и защищаться… Глаза его наполнились ужасом перед неизбежным концом, а в следующий миг на голову шляхтича обрушился рубящий удар палаша!
Хитрый прием степной сторожи московитов, поведанный мне на привале Тимофеем. Сотник быстро подметил, что я оберук…
Усач, не успевший прийти соратнику на помощь, разразился бранью на незнакомом языке. Мы остались один на один.
– А что, если нам разойтись – и тогда никому не придется умирать, а? Хорошая же идея?
Я попытался выиграть немного времени. Уж больно сильно болит ушибленная через броню грудина… Но усач лишь хмуро попер на меня, шипя от злости.
– Ты убил моего племянника!
Н-да… Договориться не получится… Да ведь сам виноват – зачем потянул на войну за собой сопляка?! Пограбить да погулять?!
Вот и догулялись…
Я попытался было повторить принесший мне успех маневр, но усач оказался намного более умелым противником. Он сумел развернуть коня навстречу Стрекозе, да еще поднял того на дыбы! Причем могучий жеребец замолотил копытами по воздуху, напугав попятившуюся назад кобылу… И еще до того, как скакун ворога поставил передние ноги на дорогу, сверху на меня уже обрушилась сабля литвина!
Больно хорошо он ответил мне на языке московитов – вряд ли лях, скорее всего, именно литвин, в чье княжество когда-то вошли многие русские земли…
Я успел перекрыться палашом, а после еще и еще, в отчаянии осознав, что этот противник заметно превосходит меня в искусстве ненавидимой мной рубки… Что еще немного – и он подловит меня на ошибке, и тогда уже ни русский калантарь, ни татарская мисюрка меня не спасут… Левая рука сама собой потянулась к кобуре с дареным князем Михаилом пистолем – бессмысленно!
Но тут же в голове промелькнула спасительная догадка…
Улучив момент, я с силой ударил навстречу вражескому клинку, и одновременно с тем вырвал из кобуры пистоль. Привычно перехватив тот за ствол, я коротко и резко швырнул оружие в лицо усача! Лисовчик рефлекторно вскинул саблю к лицу, закрываясь от летящего в голову снаряда, но вслед за пистолем к противнику полетело острие палаша, выброшенного мной вперед в отчаянном длинном выпаде…
Мгновение спустя литвин повалился на землю, безуспешно зажимая рукой колотую рану живота… А я замер в седле, не в силах поверить в собственный успех. Я выжил! Я выжил и выиграл – выиграл схватку у семерых воров!
Да я ведь даже и с помощью Орла не мыслил отбиться от них!
Эх, видел бы меня сотник!
…Движение за спиной я услышал слишком поздно, не успев даже обернуться назад. Спустя мгновение затылок взорвался острой болью – полетевшая на землю мисюрка не спасла от тяжелого удара…
А после свет в моих глазах померк.
Глава 17
Оставшись наедине с гонцом в своем шатре, князь Михаил Скопин-Шуйский с благоговением принял из рук стрелецкого сотника Тимофея Орлова крест и просфору, коими благословил его старец Иринарх, прославившийся подвигом затворничества и своей прозорливостью. После чего князь переспросил:
– Так и сказал: дерзай, и Бог поможет тебе?
Гонец, сильно побледневший с лица, едва слышно вымолвил – так, будто долго боролся с самим собой и сейчас все же решился сказать что-то очень важное, сокровенное и стыдное:
– Не только, княже… Не только.
Скопин-Шуйский, несколько изменившись в лице (крепкий подбородок выдвинулся вперед, а глаза загорелись недобрыми огоньками), спросил уже требовательно:
– Ну же, говори, не томи!
Сотник шумно сглотнул, после чего с явным усилием будто бы даже выдавил из себя роковые слова:
– Он сказал… Сказал… Что ты, князь, победишь во всех битвах. И что славе твоей ратной и народной любви начнут остро завидовать твои дядья, Шуйские – Дмитрий и Василий. Он сказал… Сказал…
Стрелец дернул ворот рубахи, разрывая ее на груди, и едва не выкрикнул:
– Отравят тебя дядья после всех твоих побед! Отравят, сгубят на пиру! Но только после того, как справишься ты с Сапегой и самозванцем, сняв осаду с Троице-Сергиевой лавры…
Михаил Васильевич, четвероюродный племянник ныне правящего царя, очень сильно побледнел в лице. После чего пошатнулся, будто опору какую потерял и, неловко ступая назад, добрался до лавки, на которую с трудом сумел сесть. Одновременно с тем князь тихо приговаривал:
– Но как же… Но как же так… Не может быть… Не может…
Воеводу царской рати отвлек внезапный вскрик гонца. Тот же, следом за вскриком тяжело, протяжно застонав, осел наземь… И тогда, отвлеченный столь необычным поведением стрелецкого сотника, хорошо знакомого Михаилу еще с битвы на реке Вороньей, Скопин-Шуйский поспешил к своему верному соратнику:
