любящим потрошить любого ему на глаза попавшегося. В нашем деле наёмников без таких безумцев никак, но его жажда увечить людей и смотреть умирающим в глаза отталкивала. Моё тело поневоле напряглось, когда он подошёл к черте.
Треклятье, как бы я хотел вновь уметь ставить щит от физического урона!
Несмотря на собственную неспособность сотворить такое заклинание, я всё равно попытался уплотнить воздух перед Элдри. Девочка это почувствовала и внимательно поглядела на меня серьёзным взглядом. Мне сразу стало крайне неуютно, что по-другому я никак не вмешиваюсь в происходящее с ней.
– Марви, я так не могу…
– Стой ровно, – шикнула она на меня. – Ты мне иначе загораживаешь обзор.
Поневоле я опустил взгляд и увидел, что женщина сжимает в руке нож. Вот на чём, оказывается, основывалась её уверенность, что с Элдри всё будет в порядке! Она намеревалась в случае чего сбить неверно летящее лезвие в воздухе.
Великая Тьма! Как хорошо. Не понадобилось.
– Странник. Давай теперь ты.
Вот и всё облегчение.
Я с кислой миной подошёл к черте, пытаясь поудобнее устроить во вспотевшей ладони рукоять. Безрезультатно.
– Да не томи уже! – прикрикнул на меня Данрад. – Метай давай!
Я постарался прицелиться и… нет. Не смог выпустить нож из руки.
– Метай же, скотина!
– Я не скотина, – неожиданно для самого себя я резко повернулся к Данраду лицом и процедил. – Я не скотина, а человек.
– Люди, – приблизился он ко мне так, что едва не коснулся своим носом моего, – баб на сносях не убивают.
– Эй, глядите! Дождь кончился! – не дав мне ответить, воскликнул Лис и громко засмеялся.
Смех у этого мужчины лет тридцати был звонким, как у юнца. Сам он тоже выглядел моложаво, пока не щурился. Но щурился он часто. Кроме того, он был немыслимо рыж аж до красного оттенка волос, строен и ловко махал саблей да вертел глефой. Из всех, кто присоединился к нам после победы над драконом, он единственный был мне действительно по душе.
– Да ну нах?
– Где?!
Все, напрочь забыв про соревнование, скопом ринулись к окнам и радостно загалдели. Элдри, положив поднос на пол, помчалась вслед за ними. Она уже перестала бояться и ликовала, подчиняясь всеобщему веселью. Только Данрад по-прежнему стоял и угрюмо пялился на меня. Наконец, чтобы не привлекать внимания остальных, он негромко произнёс:
– Мне плевать кто ты и откуда. Не хочешь – не говори. Заставлять не стану. Но почему ты, нелюдь каких поискать, за эту девку горой стоишь, я знать хочу.
– Наверно, да. Нелюдь, – подумав, признался я и, без страха глядя вожаку глаза в глаза, сказал: – Я не столько человек, сколько зверь. А звери мудрее людей. Они своих не трогают.
– Она же не дочь тебе. Меня, ядрёна вошь, не обманешь. Она тебе чужая.
Данраду на мой взгляд было откровенно наплевать. Здесь он был хозяин. А я так, на рожон лез просто. А потому говорил он с лёгкой усмешкой.
– Она всё равно моя, – с непоколебимой упёртостью продолжал я смотреть в мудрые, но холодные глаза вожака. – И можешь расстелить меня на своей холстине, но больше так распоряжаться ею я не позволю.
– Вот как заговорил? – демонстративно почесал подбородок Данрад, а затем задумчиво прищурил глаза и, подойдя к стойке, взял пиво. После чего, сделав большой глоток, принялся преспокойно созерцать убранство подворья, как если бы эпизода с ножами никогда не происходило вовсе.
– Так что, это всё? – в недоверии удивился я.
– Я тоже зверь. А ты сам сказал, звери своих не трогают.
***
После выходки Данрада мне стало на редкость тягостно, а потому, когда на другой день после плотного завтрака мы наконец-то выехали из Колымяг, я плёлся в конце отряда. Несмотря на выглянувшее ясное солнце (подошедшее бы климату жаркого Ингшварда) лошади привычно месили под ногами старканскую грязь. Тракт основательно размыло. Возможно, к вечеру стало бы суше, но сейчас местами приходилось спешиваться и волочить за узду коней в обход через густой лес, где благодаря переплетению корней земля не так хлябала. Но даже такой путь был лучше, чем сидение на опостылевшем подворье. Может кто-то и предпочитал домашний уют, но привязанность к дому завсегда убивала великие дела. А я любил события. И дома у меня не было. Так что единственное, что изводило, так это ощущение, что я вдруг стал лишним в Стае.
Как ни странно, но среди этих полудиких людей мне было хорошо. Их не смущало то, что не принял бы во мне ни мастер Гастон, ни подобные ему чинные горожане или селяне. Мне нравился властный кулак Данрада. Служа Тьме, я привык к правилам и кровожадным наказаниям за несоблюдение оных. Его манера вести себя была мне понятнее и приятнее, нежели вежливые порицания. Кроме того, я был нужным и важным звеном. Можно сказать, руководил целым направлением. И частые задания да передряги давали мне возможность как вовсю проявить себя, так и заниматься саморазвитием. Причём как магическим, так и стратегическим, и физическим. Я учился. Я совершенствовался. Я приобрёл уйму навыков и был откровенно доволен сложившейся жизнью.
… Пока Данрад всё не испортил.
До этого он на Элдри практически не обращал внимания. Она выполняла для него мелкие поручения и только. Большей частью он делал вид, что девочки не существует на этом свете, а тут…
– Морьяр, ты чего такой грустный?
Я посмотрел в ясные детские глазёнки. У меня как-то получалось оберегать Элдри от созерцания смерти. Либо я давал ей задание приглядывать за лошадьми, либо ещё что‑то выдумывал, чтобы удержать её подальше от истинных событий. Это было сложно, но я помнил, как она закрывала глаза во время нашего путешествия в Юрвенлэнд, когда мне приходилось убивать. И мне не хотелось переучивать девочку вести себя иначе.
Быть может тогда бы ей стала доступна обычная человеческая жизнь? К чему ей такая, как у меня? Жизнь нелюдя.
– Задумался просто.
Девочка тут же поинтересовалась:
– Хочешь сладенького?
– Откуда у тебя? Стащила?
– Нет.
Элдри хитро улыбнулась и сорвала крупную красную головку клевера, благо мы как раз шли пешком. Затем она вытащила из неё, сложив в щепотку пальцы, несколько соцветий и протянула их мне.
– Попробуй. Надо в себя воздух вогнать, и на языке будет сладко.
– Вдохнуть.
– Вдохнуть, – исправилась она.
Я скептически принял «угощение», но проделал, как мне было сказано. Приложил более светлой частью к губам и…
– Действительно сладко, – согласился я. – Это нектар. Из него пчёлы потом мёд делают.
На самом деле сладости было кот наплакал. Крошечная крупинка сахара оставила
