– Давай туда, – прошептала она, указав на шкаф, и, обернувшись к двери, крикнула: – Подождите, сейчас оденусь.
– Ты чего? – попытался воспротивиться Николай.
– Быстро, чтобы не увидели! – прошипела Элла.
Делать нечего, Николай распахнул дверцы шкафа и втиснулся между вешалок с вещами. Элла захлопнула створки и пошла открывать. В шкафу пахло лавандой, плесенью и почти выветрившимся ароматом духов. «Интересно, – подумал Николай, – для кого она тут душилась?» Тем временем снаружи донесся звук открываемой двери.
– Здравствуйте, – в голосе Эллы прозвучало удивление.
Вместо ответа Николай услышал какой-то свист, сменившийся булькающими звуками, что-то полилось на пол. Глухой удар, шорох… А потом в шкаф, где прятался Николай, постучали – точно так же, как минуту назад в дверь.
– Кто там? – спросил молодой человек, чувствуя себя очень глупо.
Дверь медленно распахнулась – тяжелая, сантиметров сорок толщиной, – и так же медленно в коридор выползла тьма. Осязаемая и густая, она словно окатила сталкеров с ног до головы. Зубр замер, не решаясь войти, потому что столкнулся со странным эффектом: луч фонаря светил в темноту, но не освещал практически ничего. В чахлом желтоватом пятне с трудом можно было разглядеть кусок покрытого толстым слоем пыли пола и край белой кафельной стены.
– Заходим или нет? – нервно спросил Молодой.
– Давай, – отозвался Мора. – Через тридцать секунд сработает сигнализация.
Зубр осторожно переступил невысокий порог, подсознательно ожидая, что ночь за дверью окажется плотнее воздуха. Но нет, все было так же. Он щелкнул ПНВ – бесполезно. Сзади лязгнул дверной замок.
– Тихо?
– Тихо, – прислушался Зубр.
– Никого, – подтвердил Молодой. – И все-таки давайте покурим.
Зубр обернулся: в слабом свете фонаря блеснули две пары глаз, два настороженных взгляда – Мора и Молодой натужно вглядывались в беспробудную темень. Но бесполезно. Такое ощущение, что в паре метров перед ними висел непроницаемый для света экран.
Ну что ж, давайте курить. Молодой чиркнул зажигалкой – и внезапно живой огонь рассеял черноту: пламя осветило все не хуже прожектора, заставив сталкеров зажмуриться от яркого света.
Зубр выхватил у Молодого зажигалку, мимоходом отметив, что движение вышло плавным, как при замедленной съемке.
– Идем! – бодро произнес Зубр.
Он повернулся вперед – его силуэт, очерченный пламенем, рельефно выступил на фоне мрака.
– Давай за ним!
Молодой прыгнул к Зубру. Мора достал еще одну зажигалку – с двумя источниками огня в коридоре стало светло как днем.
Холодный скрип – в круг света вплывает застекленная дверь, одна из створок плавно открывается. Кто ее тронул? – успевает подумать Мора. Но нет, не нужно этого знать. Шумит в ушах мгла, забивая звуки, путая мысли.
Зубр с Молодым стоят перед ним. Холодно – пар от дыхания. Ни запахов, ни звуков. Бесконечный коридор, подвесной потолок с черными дырами от упавших панелей – они валяются на полу, запорошенные толстым слоем серой пыли, рельефно осевшей по контурам перфорированного рисунка. Свисает на проводе светильник, сквозь мутное стекло проглядывают белые трубки ламп. Свет зажигалок отражается в настенном кафеле, трепещущие огоньки переплывают из квадрата в квадрат.
Долгие двадцать лет наверху бегали мутанты, гремели Выбросы, умирали люди – а здесь только ложилась пыль.
Впервые с момента Катастрофы в ней появились человеческие следы. Штрихи линий по контуру подошвы и гроздь звездочек внутри отпечатка. Иди, Молодой, иди, чего ты встал? Потеряем Зубра. У тебя тоже есть зажигалка! А ведь правда! – Зубр достает ее из кармана и передает Молодому.
Коридор тянется прямо, пол взрывается клубами пыли от каждого шага. Сверкает кафель. Идут сталкеры. Мимо закрытых дверей с мутными стеклами, мимо открытых. Пламя зажигалок дробится и переливается. Что там? Не ходи! – крик Моры опоздал: Зубр неспешно и неотвратимо шагает в комнату.
Высокие столы в два ряда, стулья. Беспорядок. Но не хаос, рабочий беспорядок: хозяева ушли минуту назад. Кто виноват, что эта минута растянулась на два десятилетия? Столы со стульями, и приборы, и батареи пробирок будто серым снегом запорошило.
Зубр хочет развернуться, но тут под потолком вспыхивает одинокая люминесцентная лампа. Подожди, сталкер Зубр! Голос шелестит, еле пробившись сквозь шум крови в висках. Некого мне здесь ждать! – сталкер разворачивается. Ты не хочешь знать, что такое Зона? Тебе неинтересно понять? А что это изменит? – сталкер делает шаг к выходу. Что ж, иди, сталкер Зубр, иди. Мимо нерожденных тобой детей, мимо загубленных тобой жизней, подальше от забытой тобой мечты. Иди, сталкер Зубр, и постарайся не расплескать свою боль.
Зубр замирает. Вначале тихо, потом все громче и громче звучит аккордеон. Сталкер угадал бы эту мелодию по одной ноте. «Прощание славянки» – молодо, весело, с озорными переборами. Сухо трещат под пальцами басовые клавиши, дрожат и изгибаются бархатные меха. Бодро летят над головами звуки марша – и не скажешь, что играет на аккордеоне одноногий старик.
Вокзальная площадь наполнена народом. Зубр уже успел побывать в Москве, и теперь их родной вокзал кажется ему захолустным сараем. Но народу действительно много, потому что прибыл поезд. И идут люди мимо старика, отчаянно молотящего по клавиатуре. Раскраснелся дед, раздухарился, наяривает «Славянку» от души, не халтурит. Звенят на груди медали, и звенят деньги, падающие в кепку.
Зубр знает этот аккордеон с рождения: желтый перламутр, будто наполненный солнцем, арбузно-красная мякоть ребристых мехов. Дед привез инструмент из самой Германии, и поэтому он называется пушистым словом «трофей». Аккордеон нисколько не изменился за прошедшие годы – он такой же, как на фото в резной рамке, где веселый молодец лихо переломил его на колене. А деда не узнать, только медали да улыбка выдают в нем того парня.
Зубр сидит рядом с дедом на холодном бордюре. Он возвращался из школы, когда заметил старика на вокзальной площади. Увидев внука, дед сначала разозлился, а потом, отчаянно улыбнувшись, грянул его любимую – «Славянку».
Слушает Зубр и машинально пересчитывает деньги, поблескивающие в кепке. Много денег, есть даже бумажные. А можно я возьму на лимонад? Бери, не жалко. Что же ты плачешь, дедушка? Музыка больно душевная. Не плачь, дед, ведь ты сам ее играешь.
Вокзальная площадь наполнена неярким августовским солнцем, бегают по асфальту солнечные зайчики, спешат куда-то нарядно одетые люди, тянет сладким дымом из киоска, где жарят пончики. И текут слезы по щекам, застревают в бороде – щекотно.
