На въезде — увидел разноцветные контейнеры, крыши временных сооружений, тоже раскрашенные в самые разные цвета. Кивнул с укором.
— Не расселили?
— Так сами не хотят, Ваше Высокопревосходительство — сказал один из казаков — кто нормальный был, давно квартиру в кредит или по накопительному взносу взяли, живут как люди. Там — дервиши[67] всякие, шантрапа. На землю не встают, заняты непонятно чем. Хоть гони их, хоть не гони. Многие из провинции…
Вот в этом то и ошибка наша. Я здесь больше не наместник и думать об этом не хочу — но вот сейчас — пожалел, что ушел, до конца не доделав. И хоть был серьезный повод уйти — все равно жаль. Я — как раз уделял очень большое внимание тому, чтобы окончательно вытащить людей из этих контейнерных, палаточных городков, дать каждому работу и квартиру, даже против его воли. А сейчас … распустили вожжи.
Ведь человека человеком делает не свобода — человеком человека делает ответственность и выполнение обязательств. Дикарь племени тумба-юмба свободен почти безгранично и сидящий у костра наш предок в звериной шкуре и с каменным топором — тоже свободен, у них гораздо больше свободы, чем у нас с вами. Но неужели, мы должны стремиться к такому количеству свободы?!
Человека человеком делают обязанности. Утром ты обязан встать, чтобы идти на работу. Ты обязан работать, чтобы кормить семью, чтобы купить то, что ты хочешь купить, чтобы сделать очередной платеж за дом или за квартиру. Если у тебя есть земля — ты должен ухаживать за ней, орошать, сажать семена и собирать урожай. Если у тебя есть квартира — ты должен платить за коммунальные услуги. Если у тебя есть дети — ты должен растить их. Должен, должен, должен… цивилизованный человек отличается от нецивилизованного именно несвободой. Ограничение свободы — делает человека человеком.
Именно поэтому — замирение Востока, и Персии в частности должно быть, и при мне было связано с постоянным ограничением свободы. Для того, чтобы получать усиленный паек — ты должен каждый день идти на работы по восстановлению того, что ты разрушил, будучи свободным. Если ты хочешь получать деньги — то ты должен устроиться на работу. Если ты хочешь получить нормальное жилье — ты тоже должен устроиться на работу и как минимум на семь лет. Благотворительности — как можно меньше, она развращает. Хочешь лучше жить — надо работать. Страна была расколота на две части и надо было быстро, очень быстро занять тех, кто привык к регулярному и сложному труду, привык получать заработную плату, жалование. Занять так быстро, чтобы они не успели ощутить вкус "вольной жизни", чтобы их жизнь вошла в нормальную колею. Это сделать удалось еще при мне — быстро восстановили то, что можно было быстро восстановить, и запустили. Но вторая задача была хоть из-под палки, хоть как — но заставить трудиться тех, кто трудиться не привык. Бедняки — испольщики с сельской местности, беженцы, в том числе с Афганистана, городские бедняки. Они не хотели трудиться, потому что никогда не трудились, они ненавидели нас — но при этом считали, что мы им что-то должны. И рассчитывали на то, что в Халифате все будет делиться поровну, и они получат свой кусок. Вот этих — надо было гнать на работу палкой, сносить лагеря беженцев, пока они не укоренились — вы не беженцы, беженцев больше нет. Идите, ищите работу, устраивайте свой быт. Вставайте на землю, не можете на земле — люди нужны в строительстве. Судя по тому, что лагеря беженцев до сих пор существовали — это не было сделано или было сделано с недостаточной настойчивостью. А потому — сопротивление продолжится, мы ничего с ним не сделаем. Пока люди никому ничего не должны, кроме Аллаха — они будут сопротивляться.
Изменился и город. К моей радости — много строили. Когда я приехал сюда второй раз — здесь были руины, когда уезжал — строительные площадки, с которых растащили мусор. Сейчас — то тут, то там стояли краны, строили много и строили роскошно — с большими балконами — верандами, скрывающими окна, с огромными стоянками перед домами, сами дома хоть и типовых проектов — но большие. Знаю, потому что сам разбирался. Типовые квартиры на восемьдесят, сто двадцать, сто шестьдесят и двести метров — потому что здесь приняты большие семьи, нужно много жилья. Строить здесь проще, потому что не нужно отопления, сами стены тоже можно делать тоньше, чем в России — и, значит, фундамент тоже будет дешевле. В мое время — на месте руин разрешения на застройку выдавались только несколькими крупным компаниям — но зато бесплатно и сразу, только стройте. Сгорели все документы по собственности на земли — грех было не воспользоваться. Судя по тем махинам жилых комплексов, которые я видел в свете заходящего солнца — сработали, город отстроили и отстроили хорошо. И продолжали строить, в том числе супермаркеты[68], вопрос о которых в немалой степени взорвал страну. Немало было и автомобилей на улицах.
Были, к сожалению и военные. Меньше, чем в мое время — но были. В основном не военные, казаки — но разницы мало. Бронированные машины, бронежилеты, внимательные глаза. Посты были только у правительственных зданий, остальные просто патрулировали — но и это говорило о том, что терроризм здесь не побежден.
У ворот, ведущих к ничуть не изменившемуся Хрустальному дому — я встретил не кого-то — а самого Талейникова. Он конечно не выглядел больше салагой… закабанел, вот самое точное слово. Закабанел на руководящей работе. Серый костюм, галстук, портфель с бумагами, охрана.
— Ать-два стой! — громко скомандовал я.
Охрана выдвинулась вперед, готовая защитить закрепленного от психа, но увидела казаков. Увидел их и Талейников, снял очки — он почему-то всегда их снимал — чтобы всмотреться…
— Господин … адмирал? — неверяще произнес он.
— Он самый.
Обнялись. Ох, давно не виделись. Сюда он приехал — пацаном еще, жизнь не зная. Но приехал с желанием сделать что-то хорошее, вложиться. А это — главное.
— Вижу, так и остался здесь?
— Семьей обзавелся…
Упоминание о семье резануло по сердцу. Наверное, у меня — нормальной семьи никогда не будет.
— Поздравляю. Кто она?
— Да… придворная дама…
— Мужаете, мужаете… Сколько?
— Трое уже. Старшему шесть.
Вот и дети тут пошли. Налаживается жизнь.
— Работаешь, или проездом?
— Работаю, как нет… Товарищество Мантулина, управляющий директор и пайщик. Нефть добываем.
— И как? Нефти много.
— Много — глаза Талейникова блеснули — особенно у побережья, там толком и не бурили никогда.
— Ну… мои поздравления.
— А вы надолго, господин адмирал? Может…
