Упоминание о семье резануло по сердцу. Наверное, у меня — нормальной семьи никогда не будет.
— Поздравляю. Кто она?
— Да… придворная дама…
— Мужаете, мужаете… Сколько?
— Трое уже. Старшему шесть.
Вот и дети тут пошли. Налаживается жизнь.
— Работаешь, или проездом?
— Работаю, как нет… Товарищество Мантулина, управляющий директор и пайщик. Нефть добываем.
— И как? Нефти много.
— Много — глаза Талейникова блеснули — особенно у побережья, там толком и не бурили никогда.
— Ну… мои поздравления.
— А вы надолго, господин адмирал? Может…
— Не может… — вздохнул я, — не может… Только на пару дней, не больше. Я здесь проездом.
Талейников достал визитку.
— Если сочтете возможным… прошу к нам, мы тут дом приобрели. Только обставили. Будем рады визиту.
— По возможности. По возможности…
Юлия ждала меня на втором этаже. В этой комнате раньше сидели… помнится, специалисты по связи. Видимо, все крыло, где раньше сидели военные — теперь было отдано под гражданские представительства и спецслужбы, а сами военные переехали куда-то за город, на постоянную базу. Или в другое место.
— Бон суар, мадам[69]… — сказал я, целуя руку и церемонно кланяясь. Возможно, это было глупо — но мне хотелось сделать именно так.
— Привет. Давай общаться без всего этого, а?
— Североамериканская неформальность?
— Нет, экономия времени…
— С вами — я готов общаться как угодно, мадам…
Говорю глупости — это я понял только сейчас.
— Как Майкл? Ты его выкрала?
Юлия покачала головой.
— Можно сказать и так. Пока его переправили на Сигонеллу[70], там госпиталь ВВС. Наши врачи не успели прилететь, правда у них есть полная история болезни. Он должен поправиться.
— Он уже большой мальчик.
Юлия грустно улыбнулась.
— Спасибо что напомнил.
— Нет, серьезно. Ты не защитишь его от всех напастей этого мира. Он сам выбрал себе профессию и эта профессия чертовски опасна.
— Черт, не ты водил его в детский сад!
Я ничего не ответил. Юлия смутилась.
— Извини, но…
— Все нормально. Правда, все нормально. Я не водил его в детский сад. Я не вел его за руку в школу. Я не играл с ним в бейсбол и в хоккей. Я не учил его стрелять. Я не вывозил его и тебя на природу, мы не ставили палатку, не ловили рыбу и не жарили ее на гриле. Все это время я вел войну, которая, возможно, никому не нужна и о которой уж точно никто никогда не узнает. Но черт меня возьми, если этот парень не вырос очень похожим на меня. За то, что он сотворил в Каире его выпороть мало — но все равно я горжусь им.
Юлия помолчала. Потом сказала.
— Если мы и дальше будем продолжать в том же духе, то ни к чему хорошему это не приведет. Что ты привез?
— Для начала — давай посмотрим, что ты привезла.
— Да… — Юлия достала из своей сумки папку, протянула ее мне.
Я взял папку. Красная полоса поперек обложки, гриф "Совершенно секретно". Папка была тонкой, очень тонкой…
Прочитанное — подтвердило мои худшие предположения — это была нить, о которой я ничего не знал.
Ротмистр Ежи Соболевский нигде не родился. Так не могло было быть — но так было. После рокоша — контрразведка сплошным чесом прочесывала всех и наткнулась на такой неприятный факт — ротмистр Ежи Соболевский появился уже в польской армии, в гвардейской кавалерии, девятнадцати лет от роду. До этого момента — не удалось найти ничего, все данные, как содержались в армейском и гражданском досье оказались ложью. Семья, в которой он родился — полностью погибла во время рокоша восьмидесятого — восемьдесят второго годов.
Я примерно прикинул. Соболевский был семьдесят пятого года рождения — почти мой ровесник и ровесник Цесаревича Бориса. В Польше он появился в девяносто четвертом, в окружении Цесаревича — к концу девяностых. Совпадает со временем, когда британская разведка начала очередной "тур вальса" — обострения отношений и дестабилизации обстановки.
Каким-то образом — ему удалось войти в родство с Радзивиллами… хотя, видя фотографию его супруги, стало понятно, почему именно, за таких и полцарства не надо. Но все равно — на руку дочери Князя Священной Римской Империи и одного из богатейших людей Польши должны были быть и другие претенденты…
История с казной — вообще не шла ни в какие рамки. Если нам удалось примерно восстановить картину захвата Бориса, теперь полноправного Царя Польского (если не считать того факта, что он захватил трон убив отца) — то насчет денег все вообще — странно до предела. Они пропали. Вот и все, что о них было известно.
А ведь это десятки тонн золота.
И снова — католический след. Только теперь уже — в прямом контакте с генералом Абубакаром Тимуром, террористом, главой террористической организации и одним из самых разыскиваемых на Земле людей.
Может… мы просто не там ищем?
Казна… Ее не так то просто спрятать. Казна… пропавшая точно так же, как и деньги Шахиншаха Хосейни. Речь шла о миллиардах. Миллиардах рублей, это огромные средства, на них можно скупить десятки хороших, приносящих постоянный доход предприятий, используя их можно открыть хороший банк. Наконец — используя их, можно вести террор десятилетиями, оплачивая труд тех, кто зарабатывает на крови.
— Деньги…
— Что, прости?
— Да так. Ничего.
Я достал из кармана небольшую флеш-карту.
— Есть коммуникатор?
— Конечно, — Юлия достала Неву.
— Это разговор, который нам удалось записать. Один абонент — Тимур, второй — судя по всему, ротмистр Соболевский, тот самый, имеющий отношение к польской казне. Где-то он сумел выучить один из диалектов фарси, потому что они говорят именно на этом языке. Это надо выяснить, но не сейчас. Включи на громкую, я буду переводить в синхрон.
Пошла запись. Юлия закрыв глаза, слушала — мой голос и голос Тимура.
Послушать было чего…
— Что это все значит? — спросила Юлия, когда запись закончилась, — я не поняла и половины. У них что — какие-то общие дела или что?
— Они самые, mi amore, они самые.
— Но они…
— Ты заметила — они постоянно говорят про деньги. Про деньги. Иди за деньгами, и ты познаешь истину. Все в этом мире или почти все — из-за денег.
— Они не могут получить свои деньги.
— Точно. Соболевский спрашивает, что с деньгами. Тимур отвечает, что пока ничего, но он в ближайшее время что-то сделает. Непонятно, что именно. Но, наверное, речь идет о больших деньгах — можешь представить, о каких.
— Но это… не имеет смысла.
