Далеко, насколько хватало глаз, искрились огни. Белые, голубые и янтарные, они сверкали как самоцветы, брошенные на черный бархат, освещая дорогу горожанам, которые едва ли сознавали нависшую над ними опасность. Ибо до сих пор потери империи систематически преуменьшались — стратегия, которая дала императору дополнительное время, но и способствовала тому, что большая его часть была потрачена впустую.
Подозрение закралось в душу Мосби, сменившись уверенностью. Император использовал ее, а когда она ему надоела, выбросил! Водил ее за нос все это время.
От стыда кровь бросилась ей в лицо, и Мосби отвернулась к окну. Подлец, будь он проклят! Его мнение было составлено с самого начала.
Чтобы достичь окраины метроплекса и добраться до нужного субпорта, потребовалось почти пятнадцать минут. Этот космопорт занимал огромную площадь, но он был лишь одним из тридцати, которые кольцом окружали Императорский Город и обслуживали постоянный пассажирский и грузовой поток.
Мосби увидела, как ярко вспыхнули стартовые двигатели, и большой транспортный корабль, обрисованный своими навигационными огнями, выехал из ангара в стартовую зону. Она надеялась, что это один из ее кораблей, заполненный легионерами, в каких–то секундах от относительной безопасности.
Лимузин повернул, швырнул ее на дверь и помчался по боковой улице. Справа и слева вплотную стояли склады. Впереди показался контрольный пункт. Водитель сбросил скорость. Мосби почувствовала, что передняя часть машины поднялась, и напрягла ноги. Сканеры считали полосы кода, выгравированные на крыльях, компьютер подтвердил номерные знаки начальства и активировал автоматические системы вооружения. Включились системы безопасности, лампочки вспыхнули зеленым, и Мосби испустила вздох облегчения.
Если силы безопасности мадам Дассер смогли внедрить микроботное подслушивающее устройство в Императорский Дворец, значит, и Императорская секретная полиция легко могла сделать то же самое. Мосби приготовилась к тому, что на контрольном пункте она может попасть в ловушку, — для этого контрольный пункт был самым подходящим местом. Оттого, что ловушки не оказалось, у Мосби словно гора с плеч свалилась.
Не доезжая терминала, лимузин повернул, выехал на бетонированную площадку перед ангарами и направился к северному концу поля. Автопогрузчики, заправщики, ремонтные и обслуживающие боты замелькали с обеих сторон. Через ветровое стекло виднелись огни: несколько транспортных судов проходили предполетную проверку и готовились к взлету.
Дженнингс сказал что–то в карманный телефон и убрал его.
— Все хорошо, генерал. Я договорился, чтобы вы сели на «Выносливый». Он самый большой и, если дойдет до погони, самый быстрый.
Мосби почувствовала смешанные эмоции. Она всегда презирала офицеров, которые используют звание, чтобы обеспечить собственную безопасность, но сейчас не время для щепетильности. Ей необходимо добраться до Альгерона.
Если бегство будет успешным, Сколари назовет его «мятежом» и двинется против Легиона. И долг Мосби — предупредить Сент—Джеймса. То, что она будет желанна в его постели, это приятно, но совершенно не относится к делу.
Транспорт надвинулся из ночи. Он имел слегка обтекаемую форму, чтобы легче справляться с планетарными атмосферами, но экипаж в основном полагался на мощные двигатели, чтобы преодолеть недостатки этой прямоугольной конструкции.
Дверь с шипением отворилась. Мосби вышла из лимузина и огляделась. Где же ее адъютант? Где сержант, который должен проводить ее на борт?
Вопросы еще проносились в ее голове, когда ночь вдруг превратилась в день, и прожектор пригвоздил ее к бетону. Голос прогремел из ниоткуда и отовсюду сразу:
— Не двигаться! Вы арестованы! Один шаг или попытка связаться с сообщниками, и мы будем стрелять!
Четыре бронетранспортера окружили лимузин и направили на Мосби свое оружие.
Мосби замерла. Бессмысленно пытаться что–либо делать. Сколари все знала, дождалась идеального момента и накрыла ее с поличным. Позже это будет иметь значение. Есть разница между заговором и реальным мятежом, и этой разницы как раз хватит для смертного приговора.
Она узнала о приближении Сколари раньше, чем та появилась перед ее глазами. Подошвы боевых ботинок адмирала имели вкладыши, которые щелкали при каждом шаге.
Осунувшееся лицо адмирала светилось от удовольствия. Слова были отрепетированы и гладко полились с ее языка:
— И что ж у нас тут такое? Хваленый Легион, ускользающий посреди ночи? Собрались домой? Как печально, что такой знаменитой организации суждено умереть такой бесславной смертью.
Мосби пожала плечами.
— Я могу умереть, но Легион будет жить. Сколари покачала головой в притворном сочувствии.
— Не думаю, моя дорогая. Видишь ли, я знаю, что Легион живет не в трофеях, выставленных на Альгероне, и не в форме, которую вы носите, а в сердцах и умах огромной плебейской орды. Да, Легион живет в историях, которые они слушают, и когда миф будет разрушен, организация последует за ним. Подумай о том, как это бегство обыграется в средствах массовой информации, представь, что почувствуют люди, и ты поймешь, что я имею в виду.
Мосби не нужно было думать об этом. Она знала, что Сколари права. Легиону конец.
Металл светился вишнево–красным, излучал жар и заставлял Серджи Чин—Чу потеть. Торговец перевел горелку, закончил шов и снял защитную маску.
Скульптура, одна из многих, заполнивших сад вокруг его особняка, представляла собой причудливое соединение ржавых металлических пластин, летящих в разные стороны. Каждая плоскость, каждый угол был в конфликте со всеми остальными, бросал вызов их позициям и заявлял о себе.
Так, во всяком случае, казалось Чин—Чу. Но другие воспринимают все иначе. Его жена — хороший пример. Там, где он видел углы в конфликте, она видела куски ржавого металла, а где она видела радугу цвета, он видел цветы, умирающие в вазе. Но таков брак, причем счастливый брак, омраченный только положением на Веретене.
Каждый рассвет приносил надежду, что придет посыльная торпеда, что новости будут хорошие, что Леонид жив. Но каждый закат делал такое известие все менее и менее вероятным, и они с каждым днем все больше падали духом.
Чин—Чу находил спасение в своей работе и в своем хобби, но Нола проводила долгие часы на веранде, вязала, думая о сыне, или успокаивала их невестку.
Наташа была прелестной молодой женщиной с огромными глазами, длинным овальным лицом и тонким телом. Чин—Чу обожал ее почти так же, как сына, и боялся, что известие о смерти Леонида будет для нее тяжелым ударом. Нет, нельзя об этом думать, ибо это значит искушать судьбу. Так всегда говорила его мать.
