в таких делах разбираюсь, – старик хихикнул и бросил ещё щепотку чего-то в костёр, отчего пламя полыхнуло ярче, а запах усилился. – Достаточно я и мои друзья говорили с тобой. Мы не ошибаемся. Нет, не ошибаемся.
– Но я не отношусь к великим и мудрым, и к тому же я – отступник.
Таэху отмахнулся.
– Ни в жизнь бы тебя сюда не пустил, не будь ты таким, какой есть.
– Каким? – осторожно уточнил Павах, когда старик уставился в огонь и замолчал.
– Про́клятым, – рассмеялся писец, не сводя глаз с огня и курившегося над ним дыма. – И не только… Достоин и всё тут – ну чего пристал? Мы уже здесь, обратного пути нет. Всё, теперь сиди тихо.
– А что нужно делать?
– Говорю ж, тихо сиди! И дыши глубоко и спокойно – во-о-от та-а-ак. Можешь ещё глаза прикрыть, чтоб не унесло с непривычки.
Павах закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов – как когда сосредотачивался перед тренировочным боем. Забытое чувство…
Вдох, выдох.
Время текло лениво, и костёр потрескивал уже где-то за границами его восприятия.
Вдох, выдох.
Запах вливался в него с дыханием, впитывался в его тело, наполнял до краёв, пока не осталось больше места. Его плоть стала лёгкой, едва ощутимой. Только сейчас он понял, как тяжело было носить своё тело все эти месяцы, с тех пор как оно перестало толком служить ему. Сбросить бы, оставить здесь… Но как тогда быть? Как он найдёт дорогу обратно, если не будет ни гробницы, ни статуи, ни простой поминальной стелы?..
– Не уходи далеко, не найдёшься, – прошептал кто-то рядом с ним, и Павах вернулся на голос, распахнул глаза.
Таэху помолодел, сбросив несколько десятков лет, – его плоть тоже стала лёгкой. Его глаза в сполохах пламени сияли ярким, пронзительным синим огнём.
Костёр тоже казался ярче, обрёл целый спектр оттенков, которых воин прежде не замечал – яшмовая кровь и тёмный дикий мёд, сияющий электрум, пылающее солнечное золото… и такие, каким он и вовсе не знал названий.
В следующий миг Павах понял, что темнота отступила, и он видел пещеру ясно вместе со странными рисунками на стенах и уходящими прочь коридорами, подсвеченными издалека голубоватым призрачным светом. Своды не казались такими уж высокими; он видел даже почерневший потолок над костром – разводили огонь тут явно не единожды. Павах хотел потянуться за рисунками, разглядеть их, но сознание было полно впечатлений от обновлённого восприятия, и он отвлёкся на мысль о том, как выглядит теперь сам.
Вытянув перед собой руку, воин с интересом посмотрел на неё, замечая каждую трещинку в коже… видя, как под телесным покровом течёт его жизнь, а по жилам вместе с кровью струится тёмный песок, отсчитываюший его время, иссушающий его тело в прах. А то, что он счёл лишь ещё одним отблеском костра, оказалось «золотой нитью, пронзавшей сердце», – его сердце… Вот только нить уходила в никуда – взора Паваха не хватало на то, чтобы увидеть…
– Вот оно, настоящее, самое тайное, сокровенное святилище Обители… тянется на много миль… – нараспев произнёс Таэху. – Вот откуда наша история берёт начало… Хорошенько посмотри…
И Павах смотрел на стены, закручивавшиеся вокруг него в спираль и устремляющиеся вверх, на примитивные изображения не то рэмеи, не то людей, нанесённые чьей-то древней рукой. И история начинала понемногу складываться для него, озвученная голосом хранителя свитков:
– Амн, Отец-и-Мать Мира, создал множество планов бытия, связанных меж собой неразрывно. И царство наших предков было рождено из Его животворного дыхания одним из первых… Земной же план бытия был великим даром Амна для всех Его детей, любящих друг друга и ненавидящих. «Что на небе, то и на земле, что на земле, то и на небе», – говорили древние. Всё, что происходит здесь, находит своё отображение там. Всякое деяние, всякий ритуал имеет своё отражение в энергии и в зримой форме, – Таэху вскинул руку, указывая на оживающие фигуры наскальных рисунков. – Здесь, на земле, выплавленной в Первородном Пламени, вышедшей из бескрайнего океана Вод Перерождения, все народы растут из одного корня… из того, что был ещё до разделения на рэмеи, и людей, и тех, кто за горами, и тех, о ком мы даже не ведаем… Это была та самая форма, которую лепила Матерь живых, – наш исток. И из всех нас, ныне живущих, люди ближе всего стоят к той форме истока, ибо их не меняли для себя ни демоны, ни фэйри, а преображало только знание и помощь первых переродившихся народов. Но пока не было Знания, форма была лишь заготовкой скульптора – одухотворённая живым светом Амна, но не осознавшая до конца ни себя, ни свой потенциал развития… Зерно, которому только предстояло прорасти в древо народов, населяющих земной план бытия теперь… Ты видишь историю, записанную нашими предками до того, как они узнали письменность. Ты видишь колыбель нашей цивилизации.
Таэху поднялся и протянул Паваху руку, приглашая за собой. Воин в благоговении последовал за хранителем свитков, чья спина расправилась, а шаг стал лёгким и твёрдым. Самому Паваху идти было тоже удивительно легко – он не чувствовал веса своей плоти, не чувствовал слабости, точно скользил по воздуху, а не шёл по каменному полу.
Писец остановился у стены в паре десятков шагов от костра и указал на наскальные рисунки. Здесь у фигурок уже отчётливо проступали рога и хвосты, и они не казались настолько гротескными, хоть изображения и были примитивными в сравнении с нынешним искусством. А над ними…
Павах силился понять, что пытался изобразить художник, рождённый даже до начала летоисчисления. Не то время стёрло образы, не то образы были слишком абстрактными, чтобы можно было запечатлеть их. Издревле в Таур-Дуат существовали целые каноны изображения земного, демонического, божественного, законы запечатления мирового порядка на стенах храмов – символы, которые понимали посвящённые. Но то, что он видел сейчас, было старше изображений на стенах даже самых древних храмов…
– Буря… – прошептал Таэху, и шёпот эхом прокатился вокруг, подхваченный тенями тех, кто приходил сюда прежде. – Народ рэмеи родился из бури, из войны между нэферу и хайту. Одухотворённая форма, живые творения, которые могли бы стать бесконечным источником силы и вдохновения для тех, кто разделит с ними своё пламя, свою кровь, свою суть… создатели цивилизации, которая повернёт ход войны на демоническом плане бытия навсегда… Что на земле, то и на небе.
Взгляд Паваха затуманился, и он разглядел в сумбурно намалёванном мареве клубы бури, отголоски грозы, отсветы пламени и смутные формы созданий, которых разум древнего художника едва
