К вечеру дурман опьянения понемногу начал рассеиваться, и последнюю, напутственную речь этого Хистера, обращенную к малолетним боевикам, он слушал уже с отвращением.
Естественно, Савва не собирался принимать участие в погромах. Да и сильно сомневался, что пацаны пятнадцати-шестнадцати лет способны натворить что-то серьезное. Года три назад, когда Савва только вернулся со службы в армии, он бы долго не раздумывал, как поступить, — очнувшись от полузабытья, разогнал бы эту гнилую тусовку, публично, на глазах запутавшихся в речах и лозунгах подростков потрепал бы новоявленного «вождя нации», но год беспробудного пьянства сыграл с ним злую шутку. Мышцы одрябли, убеждения поистерлись, он чувствовал, что катится по наклонной плоскости, но уже не сопротивлялся неумолимому падению на дно.
Будь что будет. Раньше заработать пару сломанных ребер — не вопрос, а сейчас не страх, но липкое безразличие к окружающему поселилось в душе. Он хотел просто уйти, плюнув на все, и больше не вспоминать о существовании этого подвала, где его полупьяного, дебильно улыбающегося окрестили Хантером.
Савва ждал, когда малолетние боевики свалят. Связываться с ними не хотелось. Все равно не переубедишь, тут нужно внушение посерьезнее, чем пара тумаков.
Затаившись в глубине подвала, он наблюдал, как Хистер нервно курит в ожидании некоего события, а затем…
Я что, вырубился? — Он приподнял голову, осматриваясь.
Остаточные эффекты похмелья вмиг улетучились.
В подвале царил сущий кавардак. Блин… Они что, тут запас взрывчатки держали?!
Голова раскалывалась. В ушах звенело. Рот и нос забила едкая бетонная пыль.
Вот придурки малолетние… — мысленно продолжал ругаться он. С трудом встав на четвереньки, начал пробираться к выходу, обозначенному на фоне вязкой тьмы изломанным контуром перекошенного дверного проема, за которым сочился непонятный багряный свет.
Спотыкаясь, обдирая руки и колени об острую арматуру, торчащую из рухнувших, раздробленных железобетонных плит, он, кряхтя и кашляя, выбрался из подвала.
Горячий ветер пахнул в лицо, глаза тут же стало разъедать дымом, он закашлялся, натужно глотая поднявшуюся клубами, как будто повисшую в воздухе гарь, смешанную с бетонной и кирпичной пылью.
Взглянув на город, Савва оцепенел.
Ощущение было такое, словно ему саданули ногой в переносицу.
Гул в голове, шумный ток крови в ушах, взгляд, помутившийся от увиденного: он озирался, словно попал на другую планету, сердце внезапно замедлило темп ударов, глухо и редко трепыхаясь в груди.
Вокруг, куда ни глянь, простирались руины, их освещало пламя пожаров, чуть выше, теряясь в клубах пыли и дыма, плавали пласты зеленоватого призрачного сияния, во многих местах от исковерканной земли к низкому, тяжелому, напоенному пеплом небу тянулись черные грибовидные выбросы с багряными прожилками.
Панорама окрестностей не находила ни объяснения, ни какого-то адекватного, осмысленного отклика в рассудке. Он оцепенел, впитывая взглядом чудовищную реальность, внутри все оборвалось. Подсознательно Савва понимал глобальность, непоправимость свершившегося, но разум отказывался верить увиденному, побелевшие губы кривились, дрожали, хотелось проснуться и, обливаясь холодным потом, с облегчением понять: это всего лишь пригрезившийся кошмар…
Не тут-то было.
Неподалеку, словно вызов тотальному разрушению, высилось несколько многоэтажных зданий, невероятным образом изогнувшихся, но не рухнувших. Словно кривые, согнутые пальцы — одни судорожно сжатые, другие указующие в небеса, они возвышались над завалами строительного мусора, в который превратились целые кварталы мегаполиса.
Савва ущипнул себя, делая последнюю, отчаянную попытку очнуться, а в следующий миг одно из зданий прямо на глазах внезапно пошло трещинами, с высоты посыпалось бликующее багрянцем крошево стекла, и вдруг верхние этажи небоскреба взорвались, окутавшись тугим шарообразным облаком обломков, из недр которого во все стороны ударили ветвистые разряды молний.
Первым чувством при виде абсолютно невозможной с точки зрения здравого смысла апокалиптической картины стала полная растерянность, ощущение собственной ничтожности и беспомощности перед лицом вершившегося на глазах катастрофического действа. Кожу на затылке стянуло крупными мурашками, в груди застыл холод, тело трясло в нервном ознобе, а каждый судорожный вдох забивал легкие едкой пылью, вызывая мучительный кашель.
Не выдержав навалившегося со всех сторон сонмища ощущений, он, согнувшись от кашля, инстинктивно метнулся назад, к узкому лазу, ведущему в сумеречные недра подвального помещения.
* * *
Первым желанием Саввы было забиться в какой-нибудь угол и пересидеть свой страшный глюк, вызванный паленой водкой.
Если не сдохну, брошу пить, — мысленно пообещал он себе.
Интоксикация, белая горячка, что угодно, но только не реальность. В подвале было душно и жарко, спертый, пыльный воздух не давал дышать, но тело, покрытое липкой испариной, било ледяным ознобом так, что лязгали зубы.
Савва совершенно потерял ориентацию во времени и пространстве, ему казалось, что он провел в подвале уже целую вечность, наполненную глухими ударами, толчками, но на самом деле прошло минут пять, не больше, прежде чем он бросил глупые и тщетные попытки отгородить свой надломленный рассудок от жуткой реальности.
Может, он и был болен, но не настолько. Чудовищное наваждение не рассеивалось, напротив, оно усиливалось — плиты перекрытия над головой угрожающе потрескивали, иногда слышался скрежет, звон лопающейся арматуры, шелест и перестук осыпей…
Затем пришли иные ощущения. На фоне поглощающего разум ужаса, который постепенно начал притупляться, обострившийся слух выделил новые звуки.
Кто-то шевелился во тьме!…
Внезапное осознание, что рядом есть еще кто-то живой, было острым, словно удар тока.
Кое-как отдышавшись, Савва пополз на звук, ощупью пробираясь меж фрагментов проломленного, местами рухнувшего перекрытия. В состоянии тяжкого аффекта его мысль сосредоточилась на слабом человеческом голосе.
Под руку попалась связка заготовленных для устрашающего шествия факелов.
Отыскав зажигалку в кармане дешевой дерматиновой куртки, он выщелкнул язычок пламени.
Огонь лизнул факел, загудел, мятущиеся отсветы злыми бликами прыснули по сторонам, освещая стены, пробиваясь на пару метров сквозь пыльный сумрак, отбрасывая корявые, удлиненные тени от рухнувших, иззубренных бетонных плит.
