Кинби озадаченно посмотрел на нее, потом, засмеявшись, махнул рукой:
— Нет, он не про́клятый. Ты ведь знаешь, Суранский лес?
Конечно же, Марта знала.
В ночь, когда пришли Боги, странный дождь, пригоршни которого бросал в темноту дикий ветер, навсегда изменил полосу густого леса, тянувшегося далеко на восток, к подножью Суранских гор.
Изменились и люди, попавшие под этот дождь.
Перестали быть людьми. Перестали стареть.
Многие считали что и жить они перестали. Другие же, например, добберы, считали что они теперь живут между мирами и могут слышать голоса Тысячеликой Тьмы. Правда, мало кто из людей понимал, что же это такое.
Как-то один из патрульных-добберов пытался ей это объяснить, но Марта почувствовала, что у нее начинает болеть голова. К тому же, патрульный был на редкость косноязычен.
— Нас направили в Суранский лес, — Кинби говорил глуховатым голосом, неподвижно глядя в свою чашку. Руки непрерывно двигались — то хватали изящную чайную ложку, то вертели блюдце или комкали салфетку.
Марта мягко накрыла его ладонь своей, отобрала ложку, переставила чашку чуть дальше.
Бросив на нее короткий благодарный взгляд, Кинби улыбнулся.
— Эй… если не хочешь, не говори, — сказала Марта, поглаживая его холодную сухую ладонь.
— Нет-нет. Все нормально. Просто… иногда становится очень странно. Я рассказываю о событиях, произошедших задолго до твоего рождения, и понимаю что для меня они произошли не больше месяца-двух назад. Так странно…
— Но я отвлекся. Итак, нас отправили в Суранский лес. Не весь отряд, только разведгруппу, укомплектованную добровольцами. Вызвались конечно же все, так что я отобрал десяток наиболее надежных и опытных бойцов. В том числе Дэмьена, манта-один отряда.
Вышли под вечер…
Кинби снова надолго замолчал.
— Тогда Переродившиеся только начали появляться. Все они выходили из леса. Ползли по бетонным плитам, оставшимся от разбомбленных заводских цехов, ночью танцевали в развалинах. Если видели людей — забирались на стены и висели там, словно гигантские ящерицы.
Откуда они приходили точно никто не знал. Так — домыслы. Одни думали, что это эксперименты Аланая, другие считали последствиями того дождя, что изменил лес. Кстати, насколько другим стал лес, тогда тоже никто не знал. Да и сейчас не знает. Но тогда разведгруппы проходили по опушке, видели посиневшую траву, лианы, реагирующие на движение, и все.
Разведка с воздуха никаких результатов не дала — непроницаемое полотно сине-зеленого цвета, ни малейших просветов. Пытались высадить исследовательские группы с вертолетов, машины пропали. Люди тоже не вернулись.
А потом стало не до исследований. Войска Аланая со стороны Суранского леса не появлялись, и ладно. Оставили заслон вдоль опушки, и забыли на время. Пока кому-то не пришла в голову светлая мысль — устроить глубокий рейд четырьмя группами. Первые три должны были разойтись веером. А за ними шла четвертая — наша.
Расчет был на то что, даже если первые три группы исчезнут, мы найдем их следы и сможем сориентироваться.
Так вот. Мы не нашли ни единого следа. С каждым шагом становилось все страшнее. Буквально через час после того, как мы вошли в лес, отказали передатчики. Все. И обычные, и мант-устройства. Техножрецы Лантоя уверяли, что их побрякушки будут работать и в аду. Обманули.
Или ад совершенно не такой, как они представляли. Может быть, мы действительно побывали в нем.
Сначала исчез подлесок. Сине-зеленая трава пропала. Истончилась, превратилась в полупрозрачные, полные тягучей жидкости нити, обвивающиеся вокруг древесных стволов.
Потом стали абсолютно чужими деревья. Не может таких деревьев быть. Неправильные они. Гладкие тонкие трубы, уходящие в небо. Ни сучьев, ни коры, ни следа корней. Слегка качаются от ветра, и тогда слышится тихое бульканье жидкости, медленно текущей по этим трубам.
Шли почти всю ночь.
Под утро остановились, я выслал в стороны две пары на разведку, приказал описать круги вокруг лагеря, и возвращаться. Выставил двоих часовых, остальным приказал спать.
Пока не стало светать, сидел, слушал, смотрел, вдыхал воздух, пытался хоть что-нибудь учуять. Ничего.
Потом принял мерзость, которую для меня варили армейские костоправы, и надел шлем. С этой гадостью внутри и шлемом на голове, я мог существовать днем. Но ощущения, конечно, отвратительные.
Через час разведчики не вернулись.
Я дал команду собираться и отступать.
Помню, один из бойцов упаковывал свой вещмешок и вдруг упал на спину и закричал. На одной ноте. С совершенно неподвижным лицом. Лежал, бессмысленно глядя в одну точку, и кричал «о-о-о-о-о-о-о»…
Это было неимоверно страшно.
Потом его лицо стало, будто, проваливаться внутрь себя. Даже не проваливаться, а… складываться. Словно кто-то складывал по квадратикам дорожную карту. Или игрушечный картонный домик. Тело при этом сохраняло полную неподвижность.
Помню, Дэмьен подскочил к нему, схватил автомат и вещмешок этого бедолаги и одним прыжком оказался рядом со мной. Поглядел на меня и шепнул:
— Ему не поможешь, командир.
И я скомандовал отход. Мы бросили своего товарища. Его тело еще долго было видно между труб-стволов, и мы все слышали это его «о-о-о-о».
Потом мы заблудились.
Даже смешно… Но мы заблудились. Ни единой засечки оставленной нами на стволах, ни одной вешки, никаких мант-маячков что подвешивал Дэмьен.
Мы не понимали, утро сейчас, день или вечер. Через сине-зеленый потолок переродившихся крон лился жиденький мертвящий свет.
Даже я перестал чувствовать время.
Остановились часы.
Мы шли наугад, полностью доверившись Дэмьену. Он говорил что ощущает очень слабые сигналы городской сферы. Как будто город за много тысяч километров от нас. Это было совершенно невозможно, но… Что такое невозможно в мире, куда пришли Боги?
Еще один боец упал и умер. Я вижу это ясно, как сейчас. Упал лицом вниз, вытянулся и застыл. Ни конвульсий, ничего. Вообще, ничего. Просто перестал жить.
Через какое-то время льющийся сверху свет все же померк. Видимо где-то там, в нормальном мире, наступила ночь.
