— Возможно, вы правы; но какова альтернатива? Послушайте, мистер Осокин, вы должны понимать: даже такое далекое от идеала управление лучше, чем полное его отсутствие!
— Забавно, — бросил Озорник. — Я вот убежден в обратном. Всему положен предел, мистер Мюррей, — и абсолютной власти, и абсолютной жадности, и абсолютной безнаказанности. Должен быть хотя бы шанс сбросить с плеч это ярмо! Но ваши хозяева хитры; много поколений они работали над тем, чтобы сотворить из человечества безмозглое послушное стадо. И они преуспели в этом, надо отдать им должное. Подавляющее большинство слишком занято выживанием, чтобы поднять глаза к звездам. А те немногие, кто сохранил ясность мысли, просто не хотят этого. Они, как вы выразились, «имеют свою цену» — и желают продать себя подороже. И продают — друг другу. А кукловоды дергают ниточки. И ведь не надо быть гением, чтобы разглядеть всю механику этого подлого балагана! Знаете, это по-настоящему страшно: когда все вокруг смотрят — и не видят! Не хотят видеть очевидного. Так вот, возвращаясь к началу разговора: мне от вас ничего не нужно. Совсем ничего. А помешать мне… Ну что ж, попробуйте! Собственно, вы этим и занимаетесь уже долгое время. Результатов что-то не видно, правда.
— Вас убьют, — вздохнул Джек. — Да послушайте вы! Я же пытаюсь помочь! Я видел, на что вы способны; но все ваши умения не спасут от пули, пущенной метким стрелком, — а дело к тому и идет!
Осокин вдруг сдвинул повязку, и Джек невольно отшатнулся при виде того, что мерцало бледно-зеленым светом в черной глазнице.
— А мне не привыкать, — жутковато улыбнулся Озорник, вставая. — Так-то, мистер Мюррей. Капитан, я закончил. Теперь он ваш.
Журналист открыл было рот, но тут Стерлинг приподнял протез и повернул торчащий из него рычаг. Механическая конечность вдруг раздвинулась, удлинилась, с шипением выпустив сжатый воздух; металлические пальцы сомкнулись на горле журналиста и припечатали его к стенке. Один из призраков протянул руку и коснулся его щеки. Джек захрипел и судорожно задергался в стальной хватке капитана.
— Это на случай, если ты захочешь поиграть в героя, — ухмыльнулся Стерлинг. — Молчать, как пленный московит, не получится. В твоих интересах быть красноречивым, сынок. А сейчас я хочу знать все о вашей эскадре.
— Кх-хакой эскадре?! — прохрипел Мюррей.
— О той, что прячется за горизонтом. О той, с чьих кораблей взлетают эти проклятые тарахтелки, — любезно пояснил Стерлинг. — Количество и типы судов, вооружение, максимальную скорость — и каким, черт возьми, образом вам удается нас находить посреди Атлантики. Вот все это ты мне сейчас и расскажешь.
* * *
Легри рвал и метал: выходка Джека привела его в настоящее неистовство. Доводы Сильвио он не желал слушать, а его самого заключил под арест — для чего пришлось даже прибегнуть к помощи Имеющего Зуб: потоки отборной брани в конце концов вывели из себя обычно снисходительного Фальконе. После этого француз заперся в своей каюте и в течение нескольких часов не подавал признаков жизни, игнорируя стук в дверь и вопросы. Он погрузился в царство навеянных морфием грез: только здесь его измученная постоянным страхом душа могла обрести отдохновение. Это было словно в далеком детстве: прыжок с пирса в море. Вот теплые воды Лионского залива смыкаются над головой маленького Огюста, а он погружается все глубже, навстречу прохладным струям течений. В ушах нарастает писк, он сильнее и сильнее, кажется, будто голова сейчас лопнет — надо резко сглотнуть, тогда давление чудесным образом выравнивается. И вот, наконец, дно: танцующие на песке голубоватые блики, камни, словно головы сказочных великанов, космы водорослей колышутся, и меж ними снуют стайки мелких рыб, а шипастые крабы выглядывают из темных щелей, таращат бусины глаз. Еще несколько быстрых гребков — и он касается ладонью донной поверхности, зачерпывает горсть мелких камешков и застывает, съежившись: незваный гость в царстве безмолвия. Но вот удушье становится невыносимым, и он с силой отталкивается, ракетой устремляясь вверх, унося в крепко сжатом кулаке зримое доказательство своего кратковременного визита — на зависть другим мальчишкам, шумной и загорелой марсельской шпане, «на слабо» подначивающей друг друга повторить его путешествие.
Придя в себя, Легри некоторое время лежал, бездумно уставившись в потолок, — а потом вдруг негромко рассмеялся. Проблемы, созданные его компаньонами, внезапно разрешились сами собой. Проклятый идиот отправился прямиком в пасть льва? Что ж, тем хуже для него; это никоим образом не должно повлиять на принимаемые решения. В случае удачи ему спишут все грехи; да, собственно говоря, о каких грехах речь? Планы Мюррея и Фальконе слишком смахивают на предательство; в противном случае эти двое просто обязаны были поставить его в известность, разве не так? В конце концов, он все еще Карающий Меч Братства и может поступить с отступниками так, как сочтет нужным. Мальчишка-журналист, скорее всего, уже мертв; что касается Сильвио, достаточно короткого распоряжения… Имеющий Зуб войдет в его каюту, а пятью минутами позже командор Мак Дули узнает, что один из гостей повесился, или принял яд, или застрелился. Что может быть проще! Хм… Нет, с этим все-таки спешить не стоит. Убийство старшего в иерархии Братства, совершенное без высочайшего на то одобрения, может иметь весьма плачевные последствия. Он просто сделает то, что должен, и представит патрону подробнейший доклад, не забыв обрисовать поступки компаньонов в определенном свете, а там пускай высшее масонство решает судьбу Фальконе, как сочтет нужным. Легри вскочил с кровати, наспех привел в порядок одежду и направился прямиком к командору. Мак Дули молча выслушал француза, пожал плечами — и отдал приказ. Ему не было дела до свар внутри этой маленькой странной компании; будучи человеком военным, он предпочитал ясные и четкие указания, а поскольку полномочия Легри были подтверждены эфирной телеграммой Адмиралтейства, то… Спустя пятнадцать минут борт «Немезис» покинула бомбардировочная группа. Переделанные аэропланы сопровождало еще четыре машины: войдя в заданный квадрат, они развернулись широкой цепью, так, чтобы оставаться в пределах видимости соседей. Направление и примерная скорость цели были известны; если только они не догадаются изменить курс или уйти под воду.
Они не догадались. Броненосец шел в надводном положении, на всех парах, словно бросая вызов стае воздушных охотников. Штурманы бомбардировщиков ввернули запалы в гнезда бомб, пилоты набрали высоту, чтобы спикировать на жертву сверху, из облаков, сведя к минимуму возможный риск. Три «Стимфлая», три захода, три шанса поразить цель — достаточно будет одного попадания, чтобы разворотить стальную спину левиафана, вскрыть его, словно жестянку с сардинами, изрешетить магистрали, наполнив нутро какофонией искореженного металла, дыма, агонизирующей плоти и всепоглощающего адского пламени.
* * *
Капитан Стерлинг оторвался от окуляра подзорной трубы.
— Ваш ход, мистер Озорник, — хрипло бросил он.
Аэропланы теперь уже можно было различить невооруженным глазом — черные точки на фоне облаков. Если верить словам этого Мюррея (а не верить ему причин не было, старый разбойник умел быть убедительным), три птички несут в своем брюхе начиненные взрывчаткой яйца. По меньшей мере три; может быть, они успели переделать еще несколько. Озорник сдвинул на лоб повязку и, не глядя, протянул руку назад. Лексикон был у боцмана, тот помедлил мгновение, прежде чем передать его. Озорник ощущал страх О’Рейли почти физически: для суеверного ирландца происходящее было дьявольским мороком. Стерлинг реагировал проще: старому негодяю, по большому счету, было плевать, кто и что служит его замыслам — но и он ощущал некое беспокойство. Что ж, тому, кто решил прокатиться верхом на драконе, не стоит рассчитывать на душевное равновесие. Книга послушно отозвалась на его прикосновение, обретая свой истинный облик: неуловимые метаморфозы прекратились, ладонь оттянул увесистый переплет цвета побывавшей в огне стали. Он открыл первую страницу, прекрасно помня, как это было в прошлый раз, — и все равно оказался неподготовленным: маленькая букашка по имени Лев Осокин вдруг потеряла всякое значение, а он обрел свои подлинные размеры. Его истинное «я» стремительно расширилось, зрение моментально охватило все вокруг: водные просторы до горизонта, глубины до самого дна. Нет, величины и порядки, структуру, представляющую собой частный случай макроструктуры. Материальный мир сбросил лживую личину, став конгломератом безличных сил и объектов. Пучки векторов разбегались во всех направлениях, надо лишь найти максимально простое и изящное решение.
Небеса полыхали изумрудным огнем. Три… Нет, уже четыре Знака разворачивали среди облаков лучи и плоскости немыслимой головоломки. Океан гудел, подобно исполинскому бронзовому гонгу; вибрации проходили сквозь корпус судна, заставляя тело мучительно сжиматься и вызывая ломоту в зубах, словно от глотка ледяной родниковой воды. Волны вдруг разорвали мириады всплесков: ошалелые рыбы выскакивали из воды целыми косяками, несколько судорожно трепыхающихся серебристых тушек рухнули прямо к ногам Ласки — а она все не могла оторвать взгляд от своего компаньона. Нет, не Осокин стоял сейчас на палубе броненосца, повелевая ветрам и хлябям; темный силуэт был всего лишь ширмой, занавеской, скрывающей маховики и зубчатые колеса вселенского механизма. «И вот с этим… Вот с этим я жила рядом? Спала?! Зачала от него ребенка?!» — поднявшаяся в душе волна страха и омерзения напугала Ласку едва ли не больше творившегося вокруг.
