каким-то позаброшенным, унылым. Хоть и темновато, но видно что ворота давно не открывались, пол покрыт пылью, а сверху, с балок под крышей, свисают здоровенные тенёта.
— Да где ж им быть-то? Ясно дело, в окопах сидят. Ну и там уже... — задрав глаза к потолку, он покосился на меня, и перекрестившись, пробормотал, — само собой...
— Кто?
— Да слесаря мои. Помнишь, те, которые тебе помогали?
Я кивнул. Конечно же я их помнил. Вредные уж очень, и не сговорчивые. Были.
— Как работали вместе, так и померли. В одном окопе. — объяснил бригадир.
— Мда... — вздохнул я, и так же перекрестился.
Бригадир помолчал немного, словно отдавая дань памяти погибшим, и решительно махнув рукой, предложил.
— Пошли, что-ли, чай пить?
Отказываться я не стал. Требовалось переварить увиденное, да и новости последние узнать, так сказать, из независимого источника. Мужики хоть и не считают себя сплетниками, оставляя эту «должность» слабому полу, но по факту, у нас всё то же самое. Разве что погрубее, да покороче. Женские сплетни более красочны, когда сплетня переходит от одной дамы к другой, она обрастает подробностями и всякими «моментами», у мужчин же этот процесс идёт наоборот, отличаясь простотой и лаконичностью. Проходя от старта до финиша, сплетня не то что не раздувается, она блекнет и сохнет, иногда стираясь до полностью оголелого факта.
Если первоисточник, будучи очевидцем, или автором сплетни, вкладывает в неё какие-то дополнительные подробности, то второй и последующие, как правило, эти подробности отбрасывают.
Допустим, сплетня рождается из конкретного события, информацией о котором делится очевидец. У Иваныча, например, сдох конь. Далее может последовать описание коня, Иваныча, его жены и дочки, их жилища, места работы, и многих других, не имеющих отношения к делу, подробностей.
Но в итоге всё выльется в начально-конкретный факт, сообщающий о том, что у Иваныча сдох конь.
Естественно, это не всегда и не повсеместно, — мужики и похлеще баб бывают, но, в общем и целом, статистика примерно такая.
В случае с бригадиром, я был уверен что тот не станет придумывать того, чего не было, а поведает без прикрас что, и как здесь происходит.
— Он, конечно, старается. — разлив из термоса буроватую жидкость, на поверку оказавшуюся никаким не чаем, а домашним вином, заговорил он, — но не всё так просто. Закусывай.
— Что именно не просто? — пригубив из «своего» стакана, я осмотрелся, но ничего съестного на столе не обнаружил. — И чем закусывать? Нечем?
— Нечем, ага... — согласился бригадир, и вздохнул тяжело. — Ну и вообще. Пока тихо было, ещё как-то процесс продвигался, а как началось, так и встало всё. Ты вот, думаешь, чем мы третий день уже занимаемся?
— Чем?
— А приспособу одну пытаемся сколхозить.
— Удачно?
— Если бы. Говорю же, до утра ковырялись, и не шиша.
Что это за приспособа, я уточнять не стал. Технические детали меня мало интересовали. Мне нужно было узнать о степени готовности техники, и общих перспективах.
— А вообще, как тут всё? — глубокомысленно изрёк я, и допив вино, рукавом вытер губы.
— Да нормально. В целом если. — прежде чем ответить, бригадир задумался ненадолго, только по факту ничего конкретного не сказал.
Я ожидал продолжения, но вместо этого он потянулся к термосу, и пододвинув мой стакан, налил в оба по половине.
— Давай, за всё хорошее. — предложил он.
— Давай. — поддержал я. Вино было не крепкое и не приторное, как раз на мой вкус. От такого не захмелеешь, а в охоточку можно и ведро выпить.
— Сам не хочешь полетать? — отхлебнув немного, я поставил стакан на стол.
Бригадир сморщился, потряс головой, и обернувшись к недособраному аэроплану, ответил,
— Стар я для такого. Да и конструкция хлипкая. Я ведь даже там, — он неопределенно махнул рукой назад себя, — летать боялся. Предлагали, и не раз, но по земле как-то спокойнее... — Поезд, автобус... Это по-нашему. А летать... Нет уж, извольте...
Внешне аппарат выглядел действительно несерьёзно, и даже мне, представляя что на этом нужно подняться в воздух, становилось как-то не по себе.
— Алёшка-то вон, Холопов, сверзнулся, даже не взлетев никуда. До сих пор не встаёт, так приложило его...
Я не знал кто такой этот Алешка, но, видимо, речь шла об одном из выказавших желание приобщиться к воздухоплаванию.
— Ну а в качестве пассажира? — спросил я.
— Нет. Говорю же. Не моё это. Я вон, на велосипеде лучше. Или на конике...
Словно понимая что про неё вспомнили, где-то в полутьме ангара заржала лошадь.
Я хотел как-то прокомментировать и ответ бригадира, и ржание лошади, но тут резко кольнуло в области затылка, и мне стало так больно, что я едва не вырубился.
— Что такое?! — опрокидывая стул, подскочил ко мне бригадир.
Но я не знал что это. Боль прошла так же внезапно, как и наступила, оставляя после себя пучок страха и осознание необходимости куда-то лететь.
Я не знал куда, не знал откуда взялось это желание, но чувствовал что поступить должен именно так. — бросить всё, и подняться в воздух.
— Буди Санька... Полетим. — с трудом фокусируясь на лице бригадира, я на мгновение увидел усмехающегося карлика из своего сна.
Он скорчил рожу, покривлялся чуток, и пропал.
Бригадир с подозрением смотрел на меня, но выполнять указание явно не собирался.
— Оглох? — добавляя металла в голос, для верности я привстал, ощущая невесть откуда взявшуюся злость. Нет, не на него, и вообще не кого-то конкретного. Просто злость.
— Да понял я, понял... — Бригадир попятился, матюгнулся, запнувшись, и быстро пошуровал в сторону кандейки.
Я тоже двинулся следом.
Заходить не стал, остановившись напротив отдушины.
— Вставай, Шура, поднимайся! — услышал я сдавленный шёпот бригадира.
— Там Василий за тобой пришёл! Лететь, говорит, надо!
— Да ну тебя... Какой Василий... — пробормотал Гагарин, явно ещё не проснувшись. — Дай поспать...
— Вставай говорю! Лететь надо!
Послышался шорох сбрасываемого одеяла, приглушенный мат, и недовольно шаркая, из кандейки показался Саня.
— А... Это ты... — зажмурив один глаз, покосился на меня он. — А я думаю, какой-такой Василий?..
— Здравствуй.
