ряд эфемерных, дрожащих конструкций из «колосков», непонятно чем скрепленных между собой.
Детские поделки, только слишком уж большие.
Тут не было «клеток», а значит скорее всего не держали действующие системы, нуждающиеся в изоляции, и самое главное — не встречалось никаких емкостей для хранения вирусного оружия, ведь вряд ли их прячут в вонючих ящиках. Хватит с нас того «бешенства», что вырвалось из другого куба и привело к огромному количеству жертв.
Первый уровень куба делился, судя по всему, на четыре секции, и мы как раз заглянули в третью, когда у меня резко и сильно закружилась голова. Я вынужден был опереться о стенку, и тут осознал, что не понимаю, где я, что тут делаю и зачем.
Нечто подобное уже сегодня происходило, но тогда я списал на воздействие полыхающих кубов.
— Иван? Что с тобой? — голос Васи привел меня в чувство.
— Нормально, — ответил я, облизывая пересохшие губы.
На самом деле я чувствовал себя отвратно, мало того, что хотелось пить, еще ломило все тело, как бывает при высокой температуре, и вдобавок начали неметь руки, в какие-то моменты я их вообще не чувствовал. Сказывались нехватка воды, усталость… но было тут и что-то другое, поскольку я и раньше проходил через подобные ситуации, но ощущал себя куда лучше.
Что мы увидели в четвертой секции, я не запомнил, осталось только впечатление чего-то невероятно уродливого. Еще мы там нашли выход — точно такие же ворота, как в башне, широкие и незаметные снаружи, и лестницу на второй ярус, закрытую толстой решеткой.
Открыться она не пожелала, а дергать прутья мы не рискнули.
— Ну что, возвращаемся? — Сыч вопросительно глянул на меня, и я вспомнил, что да, я же за старшего.
Кивнуть смог с немалым трудом.
Когда вернулись в «свою» секцию, ощутил себя чуточку получше, и даже мысли заструились быстрее.
— Нормально, — сказал Ингвар, выслушав мой доклад. — Снаружи тихо. Подождем чуть. Отдыхайте.
Я скорее не сел, а мешком упал на пол, и уставился на собственные руки, пытаясь сообразить, что с ними не так. Но тут башка оттаяла совсем, и я понял, что в дневном свете, проникающем через лестницу, ногти на руках отливают неестественным, медовым блеском.
Головокружение… температура… онемение конечностей… спутанность сознания… желтизна ногтей…
У меня имелись все до единого симптомы «бешенства», то есть жить мне оставалось максимум двенадцать часов, а дальше — переход в «активную фазу», потеря рассудка и смерть.
То есть фактически можно считать, что я — живой труп.
Вспомнилась бабушка, тот момент, когда мы прощались перед этой «командировкой», сильный запах лекарств, намертво прилипший к ней много лет назад, высохшее тело под одеялом, но взгляд все тот же, родной, ласковый, морщинистая рука, взявшая меня за запястье…
Эх, бабушка, подвел я тебя, не вернусь домой, и денег от меня теперь не будет. Выплатят компенсацию, как в договоре прописано, но насколько той компенсации хватит, на полгода?
Вспомнилась Мила, к которой я почему-то мечтал вернуться, хотя осознавал, что возвращаться не к кому, что девочка, которую я любил и люблю, изменилась безвозвратно. Откровенно говоря, она продалась Жабеню — один раз, но зато основательно, на всю жизнь.
Мария и ее подруги за деньги позволяют использовать свое тело, за что их презирают.
Мила и такие как она за те же деньги, воплощенные в квартире, машине, даче, позволяют использовать себя целиком, свое время, душу, разум, матку, и это считается вполне нормальным.
Наверняка она обо мне и не вспоминает.
А вот Мария должна вспоминать, если жива — ведь как же так, пообещал безопасность и в результате пропал.
— Воды? — меня толкнули в плечо, и я сообразил, что Эрик протягивает бутылку. — Разрешили по глотку.
Я кивнул.
Теплая вода с мерзким привкусом пластика показалась слаще кваса, так что удержаться на одном глотке было сложно.
— Спасибо, — я передалбутылку дальше, Сычу.
Мария — единственная, кому я могу помочь за те немногие часы жизни, что у меня остались. Значит надо ее отыскать, вытащить из лап дрищей, Цзяня, да хоть черта лысого с бакенбардами, если понадобится, и доставить поближе к транспортной зоне… а там уж хоть трава не расти.
И еще — очень не хотелось бы, чтобы пострадали другие, когда со мной это случится. Надеюсь, у меня будет несколько секунд, отбежать в сторону, чтобы соратники, когда разум мой испарится,имели возможность без помех расстрелять меня.
Или рассказать им сейчас?
Но при одной мысли о том, чтобы признаться, меня охватил сильнейший страх, зубы застучали, мышцы скрючило холодной судорогой. Нет, в этом случае все перепугаются, меня свяжут, и я превращусь из полезного бойца в обузу, препятствие, мертвый груз.
— Глянем, что снаружи, — Ингвар поднялся. — Может быть, отродья троллей убрались? Сыч, проверь.
Индеец кивнул, выскользнул в трещину, и через мгновение он лежал на песке, вращал головой.
— Чисто, — произнес Сыч.
— Эрик — за ним, за углы выглянуть, — приказал норвежец, и финн выскочил наружу, они разбежались в разные стороны.
— Чисто! — донеслось справа, и тут же эхом повторили слева: — Чисто!
Либо дрищи на самом деле ушли, либо засели в песке, укрывшись черными пятнами. Последние мы обнаружим конечно, но только те, что окажутся прямо на нашем пути, на прочесывание окрестностей у нас возможностей нет.
В общем вся надежда на то, что вражеским диверсантам мы не очень интересны, не ради нас они сюда пришли.
Небо дышало жаром, два солнца казались глазами исполинского чудовища, смотревшего на нас с высоты. Кубы продолжали соревноваться, кто засветится ярче и мерзотнее, периметр полигона горел янтарной стеной, знойный ветер шуршал песчинками и трогал нас за физиономии.
— Чего делать будем? — спросил Эрик. — До части?
— Нет, — возразил я. — Девчонки.
— Ух, да их сожрали давно, — финн махнул рукой. — Только сначала воспользовались. Длинными и чешуйчатыми дрищевыми хе…
— Я тебе воспользуюсь! — прорычал Вася.
— Надо узнать, что с ними, — сказал Ингвар. — Сыч, там же должны остаться следы. Можешь посмотреть?
— Если не затоптали, — индеец вытер пот с круглого лица. — Надо попробовать.
И мы двинулись к башне, из которой нас не так давно выгнали.
Меня и Фейсала Ингвар загнал внутрь, приглядывать за коридором на случай, если дрищи там еще остались. Мы улеглись на пол, выставив автоматы,
