– Неужто стерпим, дорогой? – стонала Ольга. – Или мы уже неживые?
– Стерпим, – шептал я, – еще как стерпим. Лучший способ остаться живыми – никому не говорить, что мы живые.
Несколько минут братва перемывала наши косточки, пообещала, что мы еще встретимся (и тогда нам точно капец), села в «Кошку» и подалась восвояси. Ольга лежала не шевелясь, жалобно смотрела в негостеприимное небо. Свалилась шапка, волосы стояли торчком. Я прекрасно понимал, что она чувствовала.
– Что, фаза? – сочувственно поинтересовался я, погладив ее по волосам. Поднял шапку и принялся натягивать на макушку.
– Что ты делаешь? – прошептала она.
– Шапку надеваю, – объяснил я. – Нельзя? Прическу бережешь? Эй, – я осторожно потряс ее за плечо, – ты как?
– Кардиограмма еще не выпрямилась, – вздохнула Ольга и стала приходить в себя. Через пару минут мы выяснили, что в создавшемся положении есть и недостатки. До въезда в городок осталось версты четыре, и примерно столько же – по самому городку. Автоматы благополучно канули в пропасть. Рюкзаки зажало в искореженном автомобиле. В наличии оставались лекарства, которые я, к счастью, сунул в карман, подсумки с магазинами и гранатами, ножи. Преследовал жуткий голод, и я понятия не имел, что в этой местности можно есть. Плюс полная неясность об опасностях, подстерегающих в данной части безбожно разбросанного города. Вполне возможно, что ужасы об этом районе были обычной городской легендой. Людям свойственно преувеличивать опасности. Ядерная зима в отдельно взятом муниципальном субъекте, злобные вирусы, сжирающие и превращающие живых существ в невиданных монстров. Возможно, в прежние годы здесь и злобствовали мутации с инфекциями. Но когда это было? Все давно успокоилось, вредные вещества распались на безвредные компоненты, радиация впиталась в землю, погребена метровыми слоями пыли и грязи…
Делать было нечего, мы тронулись в путь, приготовив гранаты. В округе царило спокойствие, что подтверждало мою теорию. Крупные разломы земной коры больше не наблюдались. Строений в этой местности не было. Только леса. С правой стороны вплоть до самого городка тянулся красивый строевой сосняк. Удар был настолько мощный, что деревья валились, как солдаты под плотным огнем. Большую часть погребло под вывороченными пластами. В городе все это великолепие за год растащили бы на дрова, но здесь тащить оказалось некому. А спустя 13 лет и подавно… Мы встали как вкопанные, завороженные величественным зрелищем. Остатки леса венчало огромное стальное тело, обросшее серым «камуфляжем». Оно скользило по «лесоповалу», по глыбам земли, ломая фюзеляж, обрывая крылья с турбореактивными двигателями. И в итоге едва не вылезло кабиной на дорогу. Все иллюминаторы были разбиты. В облике небесного красавца пока еще угадывались очертания «Боинга 757» – пассажирского самолета для маршрутов средней дальности, вмещающего более двух сотен пассажиров. Хвост у красавца отсутствовал, фюзеляж был переломан в нескольких местах. Я содрогнулся, представив, что происходило на борту. Возможно, он летел из Москвы. Заходил на посадку в Толмачево, когда все случилось. Пропали сигналы с земли, заткнулся диспетчер. Да и сами пилоты, наверное, видели, что на земле творится неладное. Перспектива садиться на вздыбленную посадочную полосу их чем-то не устроила, они успели набрать высоту. И кружили над землей какое-то время, выискивая место, где можно хоть как-то сесть. Кончалось горючее, паниковали пассажиры. Возможно, самолет упал, возможно, пилоты обнаружили в окрестностях Академгородка что-то похожее на ровное поле, да при посадке допустили ошибку…
Мы тащились дальше. Временами мутнело сознание, я забывал, куда мы идем, подгибались ноги. Периодически яростное нетерпение овладевало, я нервничал, подгонял плетущуюся девушку. Проезда не было – в районе клиники Мешалкина поперек дороги валялся пешеходный мост. От самого НИИ патологии кровообращения, куда приезжали лечиться больные сердцем со всей страны, уцелели лишь невнятные горки. Над бывшим медицинским центром висела и перемещалась с места на место загадочная серебрящаяся дымка. Она клубилась, поблескивала и как бы растекалась, словно ртуть. Ползли таинственные завихрения, а при нашем приближении вдруг стали смещаться к дороге. Желания знакомиться с неведомым у нас не было. Мы предпочли убраться. Я повел девушку влево – к железной дороге. Мы перебрались через вздыбленное полотно в районе станции Сеятель и железнодорожного музея под открытым небом. Мы волоклись по унылым развалинам микрорайона «Щ», выбрались на улицу Героев Труда, тянущуюся параллельно шоссе. «Боже, какой Сталинград», – бурчала Ольга, исподлобья разглядывая кварталы плотной застройки. В этом районе почему-то было много пепла – он покрыл руины, точно снегом, заполнял все полости и впадины. При порывах ветра он приходил в движение, клубился, словно пыль, перекатывался какими-то спиральными завихрениями. Мы брели по нему, как по снегу, увязая все больше. Першило в горле, муть вставала перед глазами. Мы сделали привал в разрушенной бойлерной, отыскав за лабиринтами кирпичных стен свободный от пепла уголок. Ольга хрипло закашляла, скорчилась клубочком под стеной.
– Скажи, Карнаш, что делать, если твоя девушка больна?
– Сказку рассказать? – я мог лишь обнять ее и накормить антибиотиками. Я сделал оба важных дела, мы сплели конечности, чтобы какое-то время не мерзнуть. Отдых затянулся. Мы задремали. Первым проснулось чувство долга и принялось пинать по заднице. На физзарядку ушло секунд пятнадцать. На улице изрядно потемнело. «Ни зги же не видно, – возмущалась Ольга, опасливо выглядывая из бойлерной, – хоть бы фонари включили, злыдни…»
С неба сыпал густыми хлопьями светлосерый пепел. Я никогда такого не видел. Он падал, словно снег – мягко, плавно, весело кружился, когда его подхватывали порывы ветра. От пепла исходил неприятный запах – словно дух горелой резины перемешали с «чудотворным» ароматом протухшего яйца. Мы глотали таблетки, вытягивали воротники свитеров, чтобы дышать через них, брели по разбитой, утонувшей в пепле дороге. Кашель рвался из груди и начинал серьезно беспокоить. И снова казалось, что наступает вечер. Возможно, так и было. Судя по всему, мы не только вздремнули, но и поспали. Я поднес к глазам циферблат своих хваленых часов… и от нахлынувшей печали чуть не задохнулся. Часы, прилежно шедшие много лет, стояли! Стрелки замерли – большая уперлась в цифру «12», маленькая – в «6». Я потряс часы – бесполезно. Я их точно ни обо что не ударял (во всяком случае, не помнил). После памятного прыжка через бездну они шли, прилежно показывали три часа пополудни.
