де Гуальдо, а его ранили. Был бой с белолобыми, они прорывались к вершине…
– Где Карлос? – выкрикнул Хайме, – и сеньор Ли-хана?
– Их нет, – кто бы его ни тащил, он говорит по-онсийски, – молчи.
Их нет. Нет в живых или нет здесь? Хайме пытался сосредоточиться, но ничего не получалось. Мешанина из лиц, звона, бликов и боли кружилась каруселью, дразня и ускользая. Вежливо улыбался дон Луис, заряжал пистолет Альфорка, малиновым огоньком горел шиповник, что-то приказывал Карлос, и сужали круги чёрные птицы…
– Всё. Они не гонятся. Положи его и сотри кровь, а то засохнет.
– Воды бы!..
– В седельных сумках будет.
– До них ещё идти и идти.
– Здесь вино с водой.
Что-то касается лба, щеки, глаз. Боли нет, значит, рана не в лицо. Глаза открываются, но вокруг туман. Ничего не разобрать.
– Где мы?
– На холме. – Из тумана вырастает хмурое лицо. Светлые волосы, светлые глаза, на лбу капельки пота. – Бесноватые отстали…
Фарабундо… Этого горца зовут Фарабундо, и он даже не ранен.
– Фарабундо, кто здесь?
– Мы, кто живы…
– А остальные?
– На все Божья воля. Глядишь, и отыщутся.
Пожилой охотник с рассечённой бровью, круглолицый хитано, почти ровесник, в залитой кровью рубахе, Фарабундо, его приятель и огромный Мигелито. Дальше не разглядеть.
– Сеньор Карлос погиб, – отчётливо произносит вожак, – сеньор Лихана тоже. Лучше знать, чем надеяться.
Это правда. Наверное… Карлос умер, Инья стала вдовой, а труба вновь приказывает и зовёт. Чужая труба – в Онсии другие сигналы. Хитано поднимается во весь рост, смотрит вдаль, приложив к глазам руку. Фарабундо встаёт рядом, у его ног что-то темнеет… Мёртвый коршун. Неужели они умирают в небе?
– Двинулись, будь они прокляты, – шепчет горец, – по одному. А мы здесь!
– Что там? – Он не потеряет сознание, прежде чем поймёт, что творится внизу. Не потеряет! – Во имя Пречистой, что на дороге?
– Бесноватые пошли дальше. – Чёрная птица у чёрных сапог, красные пятна на блестящих перьях. Это ещё правда или уже бред? – Бросили своих мёртвых и идут убивать…
Часть вторая
Папский голубь
Доньидо
1587 год
Прохлада после раскалённых улиц и тишина, благословенная тишина, озёрными водами смывающая головную боль. Есть вещи, с которыми можно жить, но привыкнуть к ним невозможно. Человек силён, он заставляет тело работать, и человек слаб, так как не может не слышать боль.
– Как ты себя чувствуешь?
Лучше, чем могло быть, и хуже, чем скоро будет, но зачем это знать другим и тем более Инье?
– Всё в порядке, не беспокойся.
– Я не беспокоюсь, – словно бы извинилась Инес, – разве только чуть-чуть. Хайме, ты так редко приходишь…
В этом доме на площади Аурелио он по-прежнему Хайме. Это единственное место в мире, где звучит голос прошлого. Тут живёт сестра и до недавнего времени жил племянник. Карлос-младший мечтал пойти по следам отца, и Инес его отпустила. Решила, что погибший муж хотел бы именно этого. Теперь племянник в Сальсá, а Инес ночами плачет, а днём улыбается.
– У тебя есть время? – Есть улыбки-плачи, только не всякий их разгадает. О чём думает вдова одинокими ночами? Инья могла бы жить с родителями или в Ригаско, но затворилась в столичном особняке. Этого Хайме не понимал. Замуж Инья не собиралась, дворцовых интриг не любила, бывая в Олье лишь по обязанности, и всё равно оставалась, словно кого-то ждала.
– Для тебя время у меня есть всегда! – Хайме, он же брат Хуан, привычно покосился на устроившегося на подоконнике белого голубя. Тот напыжился, словно при виде голубки, и заурчал. – Видишь, Колóмбо подтверждает.
– Вижу, – Инья казалось немного виноватой, – приехала малышка де Хенилья. Она просит её принять. Ты её помнишь?
– Видел на свадьбе и после пару раз.
Кукла в тяжёлом платье. Точёное личико, пустые глаза, бархат, кружево и драгоценности, драгоценности, драгоценности… Маркиз де Хенилья не поскупился, он вообще не жалел для молодой жены ничего. И для солдат тоже.
– Ты вроде бы ездила с ней в Муэну? – Инес знает, что брат недолюбливает гостей, вот и волнуется. Зря, вдову Гонсало он как-нибудь переживёт, особенно если та будет молчать.
– Бедная Мария совсем одна. – Инес грустно покачала головой, в юности она напоминала лесную нимфу, теперь походила на Пречистую, как её рисовал великий Васкес. – Мне было легче. Господь даровал мне Карлоса, и у меня остались мама с отцом и ты.
– Вернее то, что от меня осталось!
Сестра слишком много говорит. Она не знает Коломбо, а импарсиал [20] не имеет ни права, ни возможности рассказать про белокрылого красавца правду. Оставалось прерывать опасные откровения на полуслове. Другая бы обижалась, но Инья прощала близким всё и улыбалась. Улыбнулась она и сейчас.
– От тебя осталось главное. Стать инкверентом [21] трудней, чем полковником, а ведь ты… Ты все ещё младше Карлоса. На два года, но младше.
– А на сколько брат Хуан старше Хайме де Реваля? – в свою очередь, улыбнулся Хайме. – Но ты права, служить Господу и её величеству можно не только шпагой.
Завтра кардинал-инкверент Торрихос услышит, что брат Хуан горд своей службой и ни о чём не сожалеет, вернее, не услышит ничего: Коломбо доносит лишь о прегрешениях, к коим верность тиаре и короне не относятся.
– Мы так за тебя боялись. – Инес не смотрела на окно. Для неё фидусья́р [22] был не более чем знаком святости и служения Господу. Коломбо же полагал «вдову де Ригаско» глупой, как и положено женщине, хоть и отдавал должное её добродетели. Когда сестра отказывала очередному жениху, голубь удовлетворённо махал крыльями, но стоило Инье обзавестись очередным воздыхателем, и Коломбо принимался клеймить женское непостоянство и зов плоти. Большего негодования удостаивались лишь упорствующие в своих заблуждениях суадиты и голýбки, спаривавшиеся с грязными сизарями прямо на крышах.
– О чём ты думаешь? – голос Иньи разбил тишину, словно ледок треснул.
– Так, ни о чём. – Он и в самом деле не думает, просто смотрит и дышит. Иногда это наслаждение.
– Ты думаешь о делах, – уверенно объявила Инья. – Зря я тебе напомнила о Хенилье. Скоро два года прошло, а всё равно не верится.
– Лоасские шпионы охотились за стариком не один год, – напомнил Хайме, – но в мирное время дон Гонсало был осторожен. Не то что на войне.
– И всё-таки его убили, – с каким-то удивлением произнесла герцогиня, – никто ничего не смог сделать.
– На всё воля Господа, – торопливо ввернул Хайме, припоминая чеканный профиль погибшего полководца. Схватка с рвущимися
