— Я не видела котенка с той ночи, когда погибла Ута, — заплакала Гертруда, а вслед за ней зарыдала и Эльза.
Плакали ли они по убитой сестре или переживали о хвостатом «мальчике»? А может, об обоих сразу. Впрочем, я их понимаю. Китц — парень что надо, хоть и кот!
Сам бы всплакнул о своем гнедом друге, но не умею. Последний раз плакал, когда мне было лет десять. Уж и не помню, из-за чего именно, но рыдал долго и горько, пока старый Этуш не пристыдил меня, заявив, что благородному графу негоже плакать как пьяному сапожнику. Сравнение с пьяным сапожником меня так покоробило, что плакать я с тех пор перестал…
Отрыдавшись, сестрицы принялись собирать меня в путь-дорогу. Выделили десяток хлебцев, кусок сыра и пару луковиц, сложили все в узелок.
Просить еще что-то у меня не повернулся язык. И так заметно, что от сердца отрывают. Переглянувшись с сестрой и повздыхав, Гертруда слазила куда-то на чердак и вытащила старый плащ и крепкие, хоть и не новые, башмаки.
— Остались от покойного отца, — сообщила она. — Он их шил на свадьбу с нашей матушкой! Перед смертью велел, чтобы башмаки остались зятю, а его похоронили в сабо. Но господину Лайнсу они оказались велики, да и не пристало бюргеру носить крестьянскую обувь.
Что же, очень кстати. Мои собственные башмаки, что подарил мой «друг» Жак Оглобля, не годились для долгой дороги, да еще и истерлись после «общения» с кандалами. Дерюжный крестьянский плащ тоже пригодится. Тот, что я «одолжил» у стражника, был ярко-синего цвета. (Полагаю, городская ратуша специально обмундировывала своих латников в такие плащи — и видно издалека, и на сторону не продашь!)
В довершение наряда мне вручили войлочный колпак. Осталось вырезать посох (нож — «подарок» стражника, у меня был), но это можно сделать в пути…
— Куда вы теперь, господин Артакс? — спросила Эльза.
— Нужно закончить одно дело, — неопределенно сказал я. — Ну а потом я вернусь в ваш славный городок…
— Это не наш городок, — помотала головой Гертруда. — Горожанкой была наша сестра, как жена и вдова бюргера. Мы же — просто крестьянки.
— Нам уже сказали, что если войдем в наследство, то нам придется заплатить налог — отдать одну десятую стоимости гостиницы в собственность города. А это — пятьсот талеров, — вздохнула Эльза. — Либо придется продавать гостиницу за бесценок.
— Юджин, ты вернешься в Ульбург? — обеспокоенно переспросила Гертруда. Переведя взгляд на сестру, задумчиво изрекла: — Наверное, будет правильно, если мы продадим гостиницу…
— Ты же сама сказала, что мы можем продать ферму, заплатить налог и стать горожанками? — удивилась Эльза.
— Ты не поняла, дурочка, — грустно улыбнулась Гертруда. — Если Юджин вернется… Лучше получить хоть какие-то деньги, чем головешки.
Глава четвертая
ОГРАБЛЕНИЕ «СЕРЕБРЯНОГО ПОЕЗДА»
Я приплелся из Ульбурга за две недели до встречи всех атаманов, «гулевавших» близ долины Святого Иоахима. Потом почти месяц мы договаривались, судили-рядили.
Время прошло не зря. Отоспался, вылечил свои ссадины. Ну про ночи с Мартой не говорю. Кажется, вернул себе былую форму и даже поднабрал в весе. Почти избавился от мозолей, натертых кандалами.
Волосы и бороду брить не стал. Марта поначалу возмущалась — мол, колется. Ничего, притерпелась. Ну а вернуть себе прежний вид я решил не раньше, нежели снова вернусь в Ульбург. А я вернусь!
У разбойников, к которым я прибился, выпал не очень удачный период. То ли купцы перестали ездить, то ли крестьяне попадались только из окрестных сел и деревень (своих нельзя!), но весь месяц прошел без добычи. На «дело» я с ребятами не ходил, но и нахлебником себя не считал. Все это время мы жили за счет муки, «позаимствованной» у братьев-язычников. Жаль только, что телега и Конь так и остались в Ульбурге, во дворе харчевни. Ну да, Жак Оглобля присмотрит… Я ведь с него еще спрошу — и за лошадь, и за все остальное.
Я опасался, что народ не придет. Мало ли что обещали… Куда легче ловить по дорогам пьяных купцов, резать одиноких крестьян, возвращающихся с ярмарки, да складывать в кубышку медяки, чем рисковать собственной шкурой, позарившись на талер. Но люди подходили всю ночь. Шли поодиночке и отрядами. Правда, самая большая группа насчитывала не больше двадцати человек. Правильно когда-то говорил мой профессор (запамятовал имя), что древние люди составляли племена не более двадцати пяти человек, включая женщин и детей. Меньше — забьют соседи, а больше не прокормить…
Среди разбойников не было ни детей, ни женщин. Чего им тут делать? И вообще, подольше пообщавшись с Мартой и другими бандитами, понял, что разбойники, обитавшие в лесу круглый год, — фантазия. Тот парень из Шервудского леса, которого мы повесили, был исключением из правил.
Локсли и его банда были изгоями. Крестьянская община живет по своим законам, знает только два вида наказания — порку и смерть. Выпорют пастуха, запустившего коз на чужой луг, пьяницу, воришку, укравшего в первый раз (если не конокрад)… За второй раз забьют насмерть. Но — тело похоронят на кладбище, утешат вдову и не дадут пропасть детям.
Изгой — это тот, о кого не хочется марать руки… Выгоняют сыновей, обидевших престарелых родителей, и родителей, не заботившихся о детях. Могут выставить парня, что «обрюхатил» невинную девку и отказался жениться. А еще — насильников. С этими разбираются особо. Бывало не раз, когда девка сама «дает», а потом вопит: «Девственность украли! Замуж хочу!» Тогда собираются умудренные опытом люди и решают — кто прав, кто виноват. Если поймут, что оговор, — девку поставят денька на два в позорные колодки, и после этого замуж ей уж точно не выйти! Но коли установлено будет, что взяли силой, то обидчику положено наказание — в рукава вдевают жердь, привязывают ее веревками и отпускают на все четыре стороны…
Марта и ее подручные — тоже исключение. Мужеложцев бы вздернули на ближайшей осине, как бы они ни скрывали свои пристрастия. А Марта… Была бы не резаная, взял бы ее в жены какой-нибудь вдовец. А что? Ну в возрасте фрейлейн, не юница, так это сплошь и рядом бывает. Не девушка — так где ее сыщешь, девственницу? Убийца-разбойница? Подумаешь. Зато — хозяйство будет прирастать, а для работы по дому можно и кухарку нанять…
Нормальный разбойник — это обычный крестьянин. Есть пейзане, что ходят на заработки в город (особенно если неурожай, а тягло сеньору вынь и положи!), выполняют там грязную и тяжелую работу (а что они еще умеют? А умели бы, так в городе бы и остались…), а есть и такие, что ходят на разбой целыми деревнями. Уходят на «дело» поздней осенью, в начале зимы, когда урожай собран и отгуляны свадьбы. Жена остается дома, а крестьянин, взяв на подмогу соседей и родичей, уходит разбойничать. Лучше всего, когда есть взрослые дети, — тогда и доля больше. Опять-таки, умный хозяин не поведет на промысел всех сыновей, не будет рисковать. Да и на хозяйстве нужно кому-то остаться.
