опасности! Спасать нужно! – Он засмеялся в трубку. – Пусть теперь свои белые морщинистые жопы спасают! – Он снова засмеялся. – А этому выскочке, генеральному секретарю, плюньте в его жирную морду. Пусть катиться в ад! К черту Европу! Эту свалку ни одна страна третьего мира не подберет. Хотя нет. – Он снова засмеялся. – Россия им поможет. Ракетами. Так и скажи этому упырю. Своим ходом отправим! Ахах! Слышите, так и скажите!
Генерал бросил трубку и схватил пятерней потную челку, провел по голове всей пятерней.
- Что мать твою происходит! – Он резко обернулся, что-то ища на столе. Не найдя, быстрым шагом обошел его, дернул ручку ящика. Стол дрогнул, но ящик не отдал. – Где ключ! – Крикнул он в длину кабинета. Помещение промолчало провалом каверны. Дверь в кабинет заперта, он был один. – К черту! – Взбешенно выругался, схватил тяжелый предмет со стола, им оказался какой-то кубок из прошлого, врезал по замку. Еще раз! И еще! Ящик не выдержал, капитулировал. Отъехал вперед, обнажая сокрытое от чужих глаз. Генерал нырнул рукой вовнутрь, выхватил табельное оружие. Передернул затвор, навел ствол на входную дверь.
- Ну! Давай! Давай! – Крикнул он вперед, сквозь кабинет, в массивное дерево, отделяющее его от того, или тех, что притаились после расправы в коридоре. Секретарь, скорее всего, как и охрана, уже мертвы. А это значит, что он остался один на один с тем, что было за дверью. И после того, что он сделал, его уже нигде не ждут. Ну, тогда гори оно все огнем!
Пришла тьма. Не стало света дневного, и не было света ночного, искусственного. Электронные вещи приобрели свое настоящее предназначение – стали пустышками, красивыми безделушками. Не отражали своих ролей, оказались бесполезными после удара электромагнитного импульса, рожденного ядером. Потухли все экраны, не проясняли части суток.
Юля не знала, сколько прошло времени, и что осталось на поверхности. Кто выжил, а кто нет. Но она очень надеялась, что её папа остался жив. И еще Леша, хотя это не возможно. Невозможно уцелеть после ядерной атаки. Так говорил её папа, а он в этом разбирался. А еще он говорил, что подобное оружие разрабатывалось с одной целью – гарантированное уничтожение. И поэтому его держали для устрашения, и сами боясь этой дубины.
Но теперь или испугавшись чего-то более ужасного, запустили это колесо смерти, которое прокатится по стране, раздавливая человеческие судьбы. Или, все же пытались сохранить что ценное? Настолько ценное, что не посчитались историей цивилизации, стирая города с карт жизни. Это политика – она никогда не считала людей, были только цифры.
- Сколько времени? – Спросил она вслух у пустой кабины. Но та не ответила, да и не настроена она была разговаривать. Все механические голоса умерли в смертельном торнадо электромагнитных вихрей. – Как долго? Сколько я буду тут сидеть! – Она набралась храбрости и крикнула кому-то наверх, словно только её ждали голоса. Словно там были спасатели с собаками, которые исключительно и единственно ждали, когда она подаст признаки жизни. – Ну, где вы! Где вы все! – Девушка замолотила кулаками по стеклу. А оно стерпело, не треснуло и не лопнуло.
Еще и еще. Время шло. Текло тягуче или мчалось напропалую, не замечая преград из её мыслей, не задерживаясь возле, обдумать. Подсказать и посочувствовать, подставить дружеское плечо. Нет. Она, словно в капсюле времени, застряла тут, в этом стеклянном гробу, чтобы…. Что бы что? Что бы послание потомкам передать? Что бы в назидание, когда её найдут, указать на неё? Указать на её грешки?
- Вы там, у себя на верху, посмотрите, какие вы! Вы, сначала, на себя посмотрите, потом на меня кивайте! – Закричала она в отчаянии, и забилась кулаками в непробиваемое стекло. Забилась отчаянной мыслью, словно хотела пронзить ею это пространство, высвободиться и упорхнуть отсюда. – Да и похер, что вы там сделали! Меня! Меня спасите! Эй, вы там! Наверху!
Раздались тихие, неожиданные шаги. Крадущиеся. Босоногие. Шлепали по случайно в проплешинах гладкого асфальта, темным зеркалам. Подошли к самому краю, туда, где начиналась воронка лифта, там, где она, стиснутая стеклом, сталью и бетоном, сидела теперь тихая. Пыталась разгадать намерения подошедшего. Не дышала, слушала.
- Дадада. – Одним словом зачастили. Сверху прилетало обрывистое дыхание. – Позаслугампозаслугам. - Снова одним словом выхаркивали фразу на верху. – АхахАхах. – Резкий, словно зубная боль, ударил дикий сумасшедший хохот. – ГоритевогнеГоритевогне! АхахАхах! Ивысдохнитевнизу!
Шаги стали удалятся, иногда прерывающиеся резким хохотом и дикими выкриками. И ничего больше не происходило наверху: никто не кричал и не бился в истериках от потерь, никто никого не звал. Улицы города промели от заразы, от людей. Всех как одного. Впрочем, этот остался. Остался, чтобы показать потом тем, кто придет сюда, какие они были, дети Москвы. Юля еще долго слушала поверхность, ожидая возвращения босоногого. Но его не было, по ощущениям, пятнадцать минут, двадцать. Девушка открыла клатч, узкий и бесполезный. Неумышленный, забытый, красивый, в драгоценных камнях, с золотыми застежками. Вытряхнула из внутренностей на пол. Карты, помада, карандаш, платки бумажные. Все от кутюр, все невероятно дорогое. И это нельзя было пить и есть. На это можно только смотреть и понимать, как бессмысленна и пуста была жизнь…. Жизнь «До».
Юля шмыгнула носом, не в силах остановить грядущий поток. Но вдруг, на пределе слышимости, откуда-то снизу, она расслышала. Детский одинокий плач. Словно младенца тут кто-то впопыхах оставил, пока его маму несла агонизирующая толпа. Несла вниз. Возможно к спасению, вероятно в преддверие ада.
Ребенок расходился, словно только сейчас, проснувшись и не почувствовав тепла матери, и требуя кормления, заревел громогласно, усиленный звуком ненасытной каменной утробой переходного тоннеля метро.
- Уауауа! – Надрывался малыш. Юля заметалась в кабинке ища выхода, расшатывала неустойчиво заклинившую на тормозах капсюль. Заскрипели сверху натянутыми тетивами стальные тросы, обозначая свое нежелание больше служить людям, говоря, что дальше отказываются выполнять свои функции и что не держат в безопасности устройство с человеком внутри.
- Плевать. – Зашептала Юля, словно отвечая на призывы одуматься. – Слышите! Плевать! – Закричала она на остатки механизмов, предательски бегущих от своего долга. От того, чему должны служить. – Мне плевать! Ну, давай. Давай! – Юля все сильнее и сильнее раскачивала повещенную над пропастью прозрачную скорлупу. И она не выдержала, скользнула немного вниз, а потом, уступая
