И прав был Женечка, именно в том, что жили в них, а вернее доживали, те самые старики.
* * *
— Ох… ещё… ещё… м-м-м… а-а-а… а-а-а-а-а…!
Ногти с тёмным лаком впиваются в кожу спины и затылка. Длинные светлые волосы раскинулись по подушке. Хрипловатое мужское дыхание и тихое женское постанывание. Терпкий, перечный запах и другой, слегка сладковатый аромат. Большие, сильные ладони мнут мягкие бёдра и крепкий, немного располневший зад. Кожу на мышцах пресса чуть колют короткие, отрастающие волосы на лобке. Скрип, всё убыстряющийся и убыстряющийся. Маленькие капли пота в узкой ложбинке между твёрдых шаров грудей с острыми, торчащими сосками. Чуть приоткрытые губы, сквозь которые поблёскивают зубы. Выгнутые маленькие женские ступни с напряжёнными пальцами. Пружины продавленного матраса торжествующе звенят и…
Тишина. Свет в окно ложится на две сплетённые фигуры, которые пока не хотят разъединяться, ещё выжимая друг из друга крохи удовольствия. Они лежат на скомканных простынях, наслаждаясь тем моментом, когда ничего вокруг не важно.
Снова скрип. Кровать старая, как и дом, в котором она стоит. Трещат половицы, когда-то любовно выкрашенные коричневой краской. Мужчина садиться на край, щёлкает кнопкой мобильника, смотря на время. Уже темно, вечер плавно перешёл в ночь, а они и не заметили. Рука шарит по полу возле кровати, натыкается на коробку с соком.
Женщина смотрит на то, как он пьёт, жадно, торопливыми глотками заливая жидкость в пересохшее горло. Поднимает руку и гладит широкую спину, проводит ноготками по ложбине позвоночника, с обеих сторон окружённой валиками мышц. Привстаёт и прижимается лицом к левому плечу мужчины:
— Сказка просто, до чего хорошо… м-р-р-р. — Трётся щекой об него. — Хочу ещё.
— Да с удовольствием. — Мужчина улыбается. — Сейчас, сейчас… Покурю только.
— Кури здесь, не ходи никуда. — Женщина потягивается, выгибаясь. — Всё равно до утра выветриться. Ну, а если почует, скажу, что курила сама. М-м-м?
— Как скажешь. Слушай, Наташ, а вон что, вообще ничего не подозревает?
— Да откуда ж, Вадик, я знаю. Твой брат, ты и думай, может он подозревать чего, или нет.
Мужчина согласно кивает. Докуривает, стоя у окна, растирает тлеющую сигарету в пепельнице, и убирает в карман своей рубашки, висящей на стуле.
Когда поворачивается, то видит, что Наталья уже стоит на коленях, выгнув спину и чуть покачивая из стороны в сторону блестящими в свете из окна ягодицами. И думать ему сразу не хочется…
Спинка кровати с гулким стуком бьётся о стену дома.
На той же улице, где стоял этот старый, но ещё очень крепкий дом, прямо напротив него, спряталась в темноте красная «Нива».
Егерь сидел на пассажирском сиденье, прихлёбывая из стакана термоса ещё тёплый кофе. Внутри машины табачный дым настолько густым, что ему даже пришлось приоткрыть дверцу, чтобы запустить воздух. Между колен стояла полностью снаряжённая «Сайга», чуть поблёскивающая стеклом прицела. Егерь не хотел бы пускать её в ход, но:
Вадим был у него. Это было ясно. На мобильник он не отвечал. Дома его не было. А возле дороги, ведущей в сторону Васильевки, одиноко приткнулся его джип.
У Егеря было очень хорошее зрение и прекрасная память. Ошибиться в том, чей силуэт, подсвеченный огнём зажигалки, он увидел в окне их с Натальей спальни, было невозможно.
Там, где Егерь провёл большую часть молодости, про такое говорили «кысмет». Не судьба и не рок, а именно кысмет… неизбежность. Надо было послушать друзей, а он… и ведь это его брат, младший двоюродный брат…
* * *
Город медленно засыпал. Вечер плавно и незаметно превращался в ночь, кутающую всё вокруг в тёмное и густое одеяло.
Люди, почти шестьдесят тысяч, живших в нём, были разными. Добрыми, злыми, скучными, весёлыми, расстроенными и довольными. Они просто жили, идя своей дорогой вперёд, не думая о том, что для выбора времени у них не осталось…
Обычно слегка красноватое, от зарева факелов, небо, на севере неожиданно резко окрасилось в ярко-зелёный цвет…
Альтернатива:
Надя могла послушать своего Иглесиаса-Мансура, и поехать в областной центр, и остаться там на ночь, в палате той клиники, которую он предлагал ей для аборта…
Мансур мог подумать своей уже вполне взрослой головой, и просто быть рядом со всё ещё школьницей, которая несла в себе его ребёнка…
Мирон мог плюнуть на зачёт, свалить домой, и не задерживать до темна нефора Лёху…
Лёха мог попытаться преодолеть собственный страх перед громилой-одногруппником и уйти из бокса…
Александр Анатольевич мог забить на «левоту», уйти домой и вернуться рано утром, проведя ночь с Ритой…
Старшая медсестра могла не бежать к вновь приобретённому любовнику, а пойти в гости к подруге, которая звала её так настойчиво…
Семёныч мог не избивать бывшего десантника, а скрутить его и быстро доставить в отдел…
Десантник мог попытаться заставить себя не приставать к спокойному и тихому таджику, родители которого переехали в Россию ещё при Горбачёве…
Вадим мог пересилить себя и не пойти к жене старшего брата, пока тот должен был находиться на очередном дежурстве в охотохозяйстве…
Зоотехники Кир и Сан Саныч могли наплевать на вопли зверья и пойти в ближайший кабак, попить пива и думать о работе на утро…
Наталья, жена Егора, которого чаще всего называли Егерем, могла не крутить шашни с его братом. Или, хотя бы, попытаться оттолкнуть от себя Вадима, который, в момент Волны старательно изливал в неё остатки спермы…
Егерь… а что Егерь? Он мог бы остаться на участке, за пару десятков километров от города…
* * *
Каждый из них мог, хотя бы насколько-то изменить то, что случилось позднее, когда с севера пришли зелёный свет и Волна. Это не спасло бы никого из них, но дало бы возможность хотя бы окончить жизнь не так страшно, как это произошло с большинством. Кысмет…
Взгляд вперёд — 1:
Рёв, идущий сверху, вбивающий в землю как колотушка для свай. Громадная, чёрная, ширококрылая тень ложится сверху, проносится, обдавая вонью, ударяя волной воздуха, забрызгивая едкими каплями…
Крик, дикий крик, проходящий через мембраны наушников… Взмах длинного, украшенного булавой костяных шипов, хвоста. Багряные всплески из развороченной спины и перекошенного рта на лице, направленного в мою сторону…
