— Как они еще в этот сарай не заглянули? — с трудом поворачивая голову, я огляделся по сторонам.
— А что они тут забыли? Одно мертвое железо. Да и ворота довольно мощные, я лично директору этой богадельни чертежик нарисовал.
— Выходит, мы тут в западне, — я то ли спросил, то ли констатировал очевидный факт.
— Надежной западне, — поправил меня Нестеров. — А это уже кое-что.
В замечании майора меня вдохновило лишь одно место — слово «надежная». Это означало, что нам дана отсрочка. Возможно очень короткая, но все же отсрочка. Сейчас можно просто расслабиться и дать отдых своему, отбитому как хорошая отбивная, телу. Какая прелесть! Я буквально упал на пыльный земляной пол и затих. Нестеров был солидарен с моим решением и распластался тут же рядом. Правда, прежде чем сделать это, он свернул валиком свой китель и подсунул его мне под голову.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Не за что, — ответил милиционер. — Я же говорил, что китель теперь твой. Это сейчас еще терпимо, а стемнеет… холод будет собачий.
— Спасибо не за китель, — я поглядел на милиционера. — Вернее не только за китель. Спасибо, что вытащил.
Нестеров ухмыльнулся:
— Мы теперь вроде как квиты.
— Квиты?
— Ну да, квиты. Ты спас меня, я тебя. Выходит, в расчете.
Сейчас очень не хотелось затрагивать скользкую тему, но Нестеров нес что-то непонятное, дикое с моей точки зрения. Я ведь совсем его не спасал, а наоборот бросил, завалил кубометрами обломков, похоронил заживо.
Однако в тоне милиционера не чувствовалось враждебности или издевки, наоборот он на полном серьезе протянул мне руку.
— Давай, пацан, дальше без официальности. Будем дружить. Для тебя я Анатолий или Толик, если захочешь.
Я вложил свою подрагивающую ватную ладонь в пальцы майора. Дрожала она, надо признаться, не только от слабости.
— Тебе сколько? — хотя я и пребывал в полной растерянности, но обращение «пацан» все же задело.
— Пятьдесят пять.
— А-а-а… Ну, тогда да, — согласился я. — Мне сорок шесть. Максим, для тебя Макс.
— Вот и славно, — подытожил Нестеров. — У нас теперь вроде как дружба. А как говорит наш общий знакомый пан Горобец: «Вместе и батьку бить легче».
Дальше мы просто лежали и молчали. Нестеров расслабленный и наслаждающийся покоем, я же растерянный, огорошенный, теряющийся в догадках. Мне все время казалось, что Анатолий претворяется, что это лишь театр. Но как ни миролюбив был этот спектакль, в финале непременно раскроется правда и прозвучат немилосердные слова проклятья. Однако, что бы там ни светило в финале, сейчас, в данный конкретный момент, меня разбирало любопытство. И, в конце концов, оно таки перебороло страх.
— Толя, — позвал я тихо.
— Ну…
— Как ты выбрался?
— Из магазина то? — Нестеров сразу понял что я имел в виду.
— Ага, из него проклятого.
— Через черный ход и лаз в стене, — в голосе майора послышалась гордость за самого себя. — Я догадывался, что он существует. Та собака, которая навела нас на склад… Она ведь как-то пробралась внутрь, и это еще до того, как раскопали вход со стороны улицы Крылова.
— Но ты ведь был без сознания, отравлен газом?! — воскликнул я.
— Тише ты! — зашипел на меня милиционер. Затем он долго прислушивался, и только когда убедился, что вспышка моего темперамента прошла без последствий, принялся объяснять: — В сознание я пришел от грохота. Так понимаю, это часть стены обвалилась. Честно говоря, я подозревал, что так оно и будет. Еще когда входил, обратил на нее внимание. На волоске висела, зараза.
Я не стал переубеждать майора и каяться, что это именно я обрушил стену выстрелом из «Мухи». Не нашел я в себе смелости, да и версия Нестерова мне как-то больше понравилась.
— Лежал довольно долго, — тем временим продолжил милиционер. — Пока пыль осела, пока сил чуток подкопил да в голове немного просветлело. Потом начал шебуршиться потихоньку. Свет увидел.
— Свет? — удивился я.
— Ага, свет. Прямо как у классика: «Луч света в темном царстве». И знаешь, что это было? — Тут майор хитро улыбнулся. — Твой фонарик. Ты, Макс, его включенным оставил. Так что валялся он в паре шагов от меня и светил. Правда, уже слабенько так светил. Батарейки, видать, садились. Тут-то я и понял, что действовать следует быстро, если не хочу остаться в полной темноте. Подполз я к фонарику, взял в руки и сразу стал оглядываться по сторонам. Далеко глядеть не получалось, потому как в глазах все плыло. Так что начал осмотр с того, что находилось поблизости. Сразу заметил трех наших. Лежали они без движений. Попробовал пульс у ближнего, у Кольки Макаренко. Не бьется. Выходит, труп. Переполз к другим. Мертвы. Тут что-то под коленом хрустнуло. Гляжу, войсковая аптечка. Значит твоя. Раскрыта. Двух шприц-тюбиков не хватает. Выходит, их ты и колол. Пошарил лучом. Так и есть. Лежат они, пустые, тут же рядом лежат, только пылью припорошены. Поглядел я на пацанов. Три покойника. Один я вроде как заговоренный. Счастливчик этакий. Но мы-то с тобой немаленькие, знаем, что счастье оно просто так с неба не падает. Или ты сам его добиваешься, или хорошие люди помогают. Сам я для себя вроде ничего не сделал. Значит мне кто-то помог. И это ты, Макс. Это ты колол мне эти лекарства. Вот только почему мне? Почему из четверых ты выбрал именно меня?
После этих его слов у меня в голове все закружилось. Растерянность, стыд, страх, раскаяние, они моментально завладели мозгом и телом. Они тянули каждый в свою сторону, и, казалось, от этого я готов разорваться. Но Нестеров ждал ответа. И я должен был выбрать. Должен был дать ход одному из этих чувств и глубоко похоронить все остальные. И что же я сделал? Протестуя всем своим существом, пошел на поводу у страха.
— Из тех, кого я вытащил, живым оказался лишь ты, — прошептал я, стыдясь своего голоса и самого себя.
Этот подлый мелкий страх… сейчас мной руководил только он. Страх, что наша дружба оборвется, так и не начавшись. Страх, что Нестеров возненавидит меня и бросит подыхать здесь, как чумную собаку. Наверное, в этот момент я был отвратителен и низок, как никогда в жизни, но я ничего не мог с собой поделать. Это был инстинкт самосохранения, была ложь во имя спасения моей жалкой жизни.
— Вот и я так подумал, — Анатолий не заметил дрожи в моем голосе, а если даже и заметил, то счел это атрибутом того плачевного состояния, в котором я находился. — Только что мне эти два жалких детских укольчика. Траванулся я ведь будь здоров.
— У меня больше не было, — это признание далось намного легче, ведь тут я не врал.
— Я догадался, — милиционер кивнул. — Ты ведь не знал, что у каждой нашей разведгруппы имеется полевая медицинская сумка. Ее только следовало найти.
