Андрей Ерпылев - Выход силой

«Ну что же, пришло время и тебе послужить, — подумал майор, бережно, как ребенка из колыбели, вынул винтовку из чехла и ласково провел ладонью от ствола до черного пластикового приклада. — Выполнить свое предназначение…»

И ему вдруг показалось, что прохладный вороненый металл на мгновение потеплел. Оружие лаской ответило на ласку своего владельца.

На столе стояла початая бутылка водки, куда же в мужском разговоре заполночь без нее? Не по-русски это. Но пил только сержант, перед Князевым остывал стакан с чаем. Ни к чему было перед решающей в его жизни схваткой туманить разум алкоголем, и бывалый его собеседник понимал это. Как никто иной.

— Вот так и стал я, Игореха, инвалидом, — продолжил Байкальцев свою исповедь. — Ну, там пенсия, то да се, это само собой, — Влад плеснул себе водки и покрутил перед собой мутноватый стакан: рука сильно дрожала, — все пучком. Инвалидность вследствие ранения, полученного в ходе боевых действий. Батя даже на медальку расщедрился, вон, в шкафу валяется. Да только к чему мне медаль, если я, тридцатилетний мужик, до краев стакан налить не могу, все равно до рта не донести, расплещу половину.

— Может, пройдет… — неуверенно заметил Игорь, с жалостью глядя на бойца, превратившегося в свою тень.

— Ага! Как червяки могильные жрать меня примутся, так и пройдет. Ты разве не знаешь, что чуть ли не все твари там, наверху, — ядовитые? Куснет такая тебя, вроде неопасно, а ты загибаешься. Болтают, что не просто так все это получилось. Не ветром надуло. Мол, вырастили военные всю эту заразу, чтобы на вражьи города сбрасывать. Наши или пиндостанские, кто знает? Но я бы этим изобретателям головенки враз поотворачивал, попадись они мне в руки.

«Уже поотворачивали, — подумал Игорь, глядя в стол. — Опоздал ты…»

Странное дело: сейчас, глядя на товарища, изуродованного одним из отцовских питомцев, он чувствовал странное смятение. Да, убийцы должны ответить. Но так ли безгрешен был сам творец, творения которого, заполонив некогда безопасный город, оборвали и искалечили столько жизней? И такое ли уж благо — сделать мутантами родных детей? Пусть мутации эти незаметны, их не отличить на глаз от обычных людей, кто знает, чем этот посмертный дар обернется в будущем? Что вырастет из его сына, который сейчас счастливо пускает пузыри и гугукает в колыбельке?

— Вроде бы поправили все врачи, подштопали, а на меня вдруг лихоманка навалилась. Почернел весь, ногти повылазили с корнем. Потом мне один из коновалов госпитальных признался, что хотели было меня в расход пустить, чтобы заразу не распространял. А что? Кольнули бы чем-нибудь, как пса шелудивого, уснул бы я, да и не проснулся. Им, головастикам очкастым, человека на фарш для опытов пустить — раз плюнуть. Маринка моя тут же хвостом вильнула, стерва, — на кой ей инвалид сдался, который по-малому сходить не может, чтобы не угваздаться с ног до головы. Нашла себе какого-то хрена с Щелковской… Да что это я все о себе и о себе? Ты-то как?

— Я? А что я? — Князев пожал плечами и отхлебнул остывшего чая, отдающего плесенью, — тому, с Преображенки, он в подметки не годился. — Побродил, повидал кое-что…

— И в основном метро, наверное, бывал? — подмигнул Байкальцев.

— Случалось, — не стал кривить душой старшина.

— Повезло, — восхищенно цокнул языком сержант. — Мне вот не довелось.

— Да я бы не сказал, чтобы повезло…

— Ну и как там? — пропустил его слова мимо ушей Влад. — Лучше, чем у нас тут, наверное?

— По-другому.

Неожиданно для самого себя, с трудом подбирая слова, Игорь рассказал собеседнику о том, что ему довелось увидеть и пережить на Красной линии. О тяжком труде в готовых обрушиться и похоронить заживо штреках, о прячущихся во тьме тварях, о мало чем отличающихся от них конвоирах…

— Не подфартило тебе, брат… — покачал трясущейся головой сержант. — Выпьешь?.. Нет, нельзя тебе, — оборвал он сам себя и налил в свой стакан. — Может, не зря скрывают от цивильных, что там, в метро, жизнь кипит?

— Да не только от цивильных, — криво улыбнулся Князев. — Я сам не знал.

— Не один ты. — Влад потупил глаза.

— Ты знал тогда, что на Партизанской нет живых никого? — в упор задал Игорь вопрос, который давно вертелся у него на языке.

С того момента, как он увидел сержанта.

— Знал, — пробормотал Байкальцев. — Да все наши знали.

— И что на смерть меня ведете — тоже?

— Догадывались. Многие были против. Я тоже. Но это приказ, понимаешь? — Сержант поднял на Князева глаза, в которых дрожали слезы. Или они просто слезились от выпитого.

— Я слышал, как ты хотел меня предупредить, — успокоил его Игорь. — А что Федотов? Ему тоже приказ дали?

— Сволочь он, этот Федотов, — буркнул Влад, накатывая еще полстакана — только зубы выбили дробь по краю. — Он бы и без приказа тебя… У него на тебя давно зуб. Знаешь, — нагнулся он к собеседнику, — люди бают…

Если в день выборов на Первомайской собралась огромная толпа, то теперь вообще яблоку негде было бы упасть. Пришли все от мала до велика: притащились, ведомые детьми и внуками, старцы, почти не встающие уже с постелей, принесли младенцев кормящие матери. А уж те, кто мог прийти сам… Не было только бойцов, несущих вахту на входах в подземелье, да и те остро завидовали счастливцам, которые увидят «бой века».

Увы, в записи его увидеть будет невозможно, а посему передаваться рассказы о нем будут из уст в уста, обрастая подробностями и вымыслами, постепенно превращаясь из были в легенду.

Первомайцы не были избалованы такими зрелищами. На ежегодные бои за крановый берет, проводившиеся в заброшенном подземном складе (личная заслуга полковника Балагура, свято чтившего традиции боевого братства), приглашались единицы, а все азартные игры были строго запрещены законом. И если шустрых мелких тварей можно было стравливать где-нибудь в укромном уголке, то где на «подводной лодке», которую представляли собою две станции, найдешь место для гладиаторских боев? Обыватель же во все времена и во всех землях жаждал, жаждет и будет жаждать крови. Даже после Конца Света. Главное, чтобы кровь эта была не его, но проливалась в изобилии на его потеху.

Незадолго до назначенного часа президент со свитой стояли на помосте, за ночь превращенном в настоящий ринг. Появились ограждающие канаты, красный и синий углы… Батя был облачен в длинный махровый халат — по условиям, участники должны биться с голым торсом, дабы избежать всяческих ухищрений, — а кровь уже не так хорошо грела стареющее тело.

Утром, облачаясь перед зеркалом, Николай Михайлович смотрел на себя и не знал, радоваться или печалиться.