Человек, стоявший внутри саркофага, не спешил выходить с украденным. Возможно, он считал, что в котомки уместится еще немного, и неспешно собирал урожай, уверенный в том, что времени в запасе еще полно. Ганзель все еще видел его преломленный стеклом неподвижный силуэт. И чувствовал, как улыбка из винно-кислой делается по-акульему торжествующей.
Очень опрометчиво с вашей стороны, господин Бруттино, очень недальновидно, мысленно усмехнулся Ганзель. Вы, как и прежде, видимо, не доверяете своим подручным в важных делах, предпочитая полагаться лишь на себя. Не решились впустить их в святая святых, отпираемую америциевым ключом. Решили самолично наполнить котомки генозельями, оставив на страже верного пса.
Все-таки кукла. Коварная, расчетливая, кровожадная, но все-таки деревянная кукла.
Ганзель сделал еще один бесшумный шаг, оказавшись в полуметре от бронированной двери. Нет, он не станет стрелять. Только безумец разрядит мушкет, находясь во вместилище всех человеческих кошмаров. Уцелевшие пробирки разнесет в куски, их содержимое мгновенно окажется в воздухе и… Это не входило в планы Ганзеля. Он попросту хлопнет по тревожной кнопке на панели, и сервомоторы запечатают вход в саркофаг, навеки замуровав Бруттино внутри, наедине со своим богатством, ну а ключ так и останется торчать снаружи.
Сколько может прожить существо, сотворенное из дерева? Кажется, Греттель говорила, что жизненный цикл Бруттино неведом даже ей. Как знать, быть может, впереди у Бруттино еще сотни лет жизни. Его ткани, лишенные слабого и недолговечного человеческого геноматериала, стареют куда медленнее. А деревья живут очень долго.
«Только едва ли обрадуешься своему долголетию, оказавшись запертым в стеклянной ловушке, вместе с несметным богатством, которое так и не успел вынести, - подумал Ганзель, готовясь сделать последний рывок к кнопке, - Придется тебе смириться с тем, что ты так и останешься единственным актером в лишенном зрителей театре. А уж о том, чтоб его никто и никогда не нашел, как и сам ключ, я позабочусь…»
Последний шаг Ганзель сделал почти мгновенно. Протянул руку к кнопке, одновременно пытаясь найти взглядом глаза Бруттино. Безотчетная глупость, конечно. Но ему в этот последний миг хотелось знать, появится ли в тусклых янтарных кругляшках его глаз что-то человеческое? Злость? Отчаянье?..
Пальцы коснулись кнопки, но так ее и не нажали. Лишь бессильно скользнули по ее рифленой поверхности.
Бруттино не было в саркофаге. Человеческая фигура, обнаружившаяся там, по всем признаком не была деревянной. В деревянном теле могут течь древесные соки, но там не течет человеческая кровь. А крови здесь было достаточно – и на самом человеке, и на полу под ним.
Человек висел на зажиме для пробирок, точно уставшее и измочаленное огородное пугало. Он был мертв, кровь давно запеклась на многочисленных порезах и ранах, которыми его тело было усеяно почти всплошную, и этого не скрывали клочья одежды. Даже вместо глаз на лице располагались два симметричных алых провала. Ганзель узнал мертвеца лишь по остаткам седых волос на голове.
- Папаша Арло… - прошептал он, все еще безотчетно гладя пальцами кнопку.
- Между прочим, очень неприятный и невежливый господин, - громко произнес женский голос у него за спиной.
Ганзель мгновенно обернулся. Мушкет слепо дернул стволами, рыская из стороны в сторону и пытаясь нащупать цель. Но цель даже не пытался скрыться. Она демонстрировала себя со всей возможной откровенностью. Даже настойчиво, учитывая, что разделяло их едва ли более десяти метров.
- Очень, очень невежливый господин, - повторила Синяя Мальва с обворожительной улыбкой, покусывая кончик своей легкой полупрозрачной перчатки, - Совершенно не способен развлечь даму разговором. И еще ужасный грубиян. Вы не поверите, милый Ганзель, как долго мне пришлось учить его хорошим манерам. Между прочим, без кошачьих усов вы выглядите симпатичнее.
Синяя Мальва сидела на лабораторном столе, заложив ногу за ногу, совершенно не боясь запачкать своего небесно-голубого платья. Удивительно, в любой обстановке она выглядела чистой и свежей, возникало ощущение, что грязь попросту не может к ней пристать, это Ганзель заметил еще в кабинете «Трех трилобитов». Недавнюю актрису словно обтекало прозрачное силовое поле, не пропускавшее ни малейшей соринки. И Ганзелю отчего-то очень не хотелось в этом поле оказаться.
Угловатый силуэт печального паяца, господина Перо, возвышался неподалеку, своей мертвой неподвижностью напоминая скорее предмет обстановки, чем живое существо. Глаза его были так блеклы, а лицо столь невыразительно, что сложно было даже понять, видит ли он Ганзеля. И, если видит, испытывает ли при его виде хоть какие-нибудь чувства, кроме смертной скуки.
Но Ганзеля интересовал не господин Перо и не Синяя Мальва. А тот, кто непринужденно расположился за ними.
Тусклые желтые глаза Бруттино смотрели на него из темноты. Не глаза, а кусочки застывшего янтаря, холодного и твердого, несмотря на свое солнечное свечение. Деревянный мальчишка спокойно созерцал Ганзеля, подперев рукой подбородок – очень человеческая поза. Но человеком он не был. Дерево. Хищное, смертоносное, злое дерево, как деревья из Железного леса, полные коварных ловушек и яда. Спокойное, хитрое, уверенное в себе дерево, которое научилось у людей всему необходимому. Теперь оно наблюдало за тем, как Ганзель беспомощно водит мушкетом из стороны в сторону.
- Вы пришли одни, господин Ганзель? – с искренней теплотой спросила Синяя Мальва, - Я просила Антропоса проводить вас, но, видимо, он совсем забыл про мое поручение. Как и все мальчишки, он совершенно безответственный! Я обязательно накажу его, когда он вернется.
- Не думаю, что он вернется, - негромко сказал Ганзель, раздвигая для устойчивости ноги – на тот случай, если придется стрелять из трех стволов сразу, - Разве что если вы захотите набить из него чучело. Впрочем, я бы не стал этого делать. По-моему, от него будет ощутимо попахивать…
Огромные синие глаза Мальвы широко распахнулись.
- О нет! Вы же не хотите сказать, что обидели бедного Антропоса? Неужели вы способны на такое, сударь Ганзель? Я-то думала, вы воспитанный юноша! Неужели у вас нет сердца? Как вам не стыдно! Вы, оказывается, обладаете дурным и злым характером!
Синяя Мальва была обворожительна даже в гневе. И Ганзель, взглянув на нее, обнаружил, как тяжело вновь вернуть взгляд к Бруттино. То самое силовое поле, что окружало девушку, обладало, казалось, способностью примораживать к себе взгляд. Она была слишком прекрасна и невинна для убийцы. Она выглядела цветком, который кто-то, то ли по ошибке, то ли из злого умысла, воткнул в букет с уродливыми выродившимися соцветиями. Но даже в их окружении она оставалась прекрасной – юный и свежий цветок, разливающий вокруг себя удивительно тонкий, но явственный аромат. Который, казалось, будет ощутим даже посреди поле боя, заваленного разлагающимися телами.
