Ганзель отчего-то не мог перестать смотреть на Синюю Мальву. Она и прежде, во времена их короткой предыдущей встречи, казалась ему крайне привлекательной и эффектной, несмотря на свое пристрастие к странным, нарочито детским, нарядам и лентам. Но сейчас ее бездонные синие глаза сделались невероятно притягательны. Их хотелось рассмотреть. И Ганзель непременно это сделал бы, если бы не приходилось держать на прицеле Бруттино и Перо.
Синяя Мальва вдруг соскочила со стола, на котором сидела. Так легко и изящно, что в воздух не поднялось ни единой пылинки. Она сделала шаг по направлению к Ганзелю. Затем еще один, ноги в туфлях с большими бантами беззвучно ступали по грязному полу. Ганзель готов был спустить курок, стоило лишь кому-то из этой троицы пошевелиться, но в этот момент палец отчего-то прирос к спусковому крючку, потеряв чувствительность.
Он представил, как мушкет выбрасывает из себя грязно-серый пороховой язык, как крошечная фигура в воздушном платье превращается в ворох смятых и тлеющих лент, как огромные синие глаза закатываются, делаясь быстро высыхающими и теряющими прозрачность сферами, в которых не осталось уже ни капли волшебства…
- Стой на месте, - процедил Ганзель сквозь зубы, ощущая, до чего неудобно становится удерживать привычный мушкет. Ложе налилось тяжестью, стволы клонило к земле, прицел вдруг безобразно начал прыгать – так, что не попасть в силуэт и с трех шагов…
Синяя Мальва улыбнулась, глядя ему в глаза. И Ганзель ощутил, как все его естество устремилось навстречу этому взгляду, а тело вдруг скрутило в спазме страсти, горячем и липком, как тяжелый приступ лихорадки. Она была прекрасна. Он ощутил ее запах – необычайно тонкий, необычайно мягкий – и ощутил, что теряет дыхание. Она была не просто прекрасна, она была притягательна, как глубокое синее озеро, полное холодной свежей воды, посреди пустыни. Озеро, не имеющее дна. В воду которого достаточно лишь раз окунуться, чтобы отринуть все прочие мысли, суетные, глупые, злые…
- Не подходи.
«Да меня же трясет, - осознал он, на миг вернув ясность сознания, но не в силах отвести взгляда от приближающейся девушки, - Святой Вавилов, я точно мальчишка, впервые увидевший юбку… Почему я раньше не замечал, до чего она удивительна?»
Синяя Мальва смотрела на него, улыбаясь уголком губ. Губы у нее были тонкие, но удивительно красиво очерченные. Даже на вид они казались необычайно мягкими, податливыми, и тоже приятно прохладными. Когда эти губы размыкались, чтоб обронить слово, Ганзель смотрел на них, как завороженный.
- В чем дело, сударь Ганзель? – осведомилась Синяя Мальва с подобием насмешливой укоризны, - Отчего это вы так застыли? Плохо себя чувствуете? Мне кажется, урок вежливости пойдет вам на пользу!
Ее туфельки оставляли за собой симметричные аккуратные отпечатки. Только с трудом переведя на них взгляд, Ганзель ощутил, что овладевший им морок, сделавший тело ватным и непослушным, на миг отступил.
- Эй, Бруттино! Лучше убери свою куклу! Иначе тебе может не хватить пустых пробирок, чтобы собрать ее мозги!
Синяя Мальва надула губы, словно обиженная девочка. Несмотря на то, что обида ее казалась по-детски искренней и даже недоумевающей, аура сексуальности, захватившая в свое магнитное поле и Ганзеля, от этого не ослабела. Напротив, сделалась еще сильнее. Настолько, что зубы Ганзеля заскрипели сами собой. Это было противоестественно, это было странно, но он ничего не мог с собой сделать – его сердце делалось мягким, как тающий медовый леденец при одном лишь взгляде на девушку в кружевном.
- Мальва, стой.
Скрипучий голос был тих, едва расслышать, но Синяя Мальва мгновенно остановилась.
- В чем дело, Брутти? Разве ты не хочешь, чтоб я поучила господина Ганзеля хорошим манерам?
Деревянная кукла медленно кивнула.
- Поучишь. Чуть позже. Кажется, он хочет что-то спросить.
- Но ты отдаешь его мне? – ее тон стал просительным, - Ты обещал!
- Отдам. Уже скоро. Что ты хочешь спросить, Ганзель?
Ганзелю пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить, как он здесь оказался и кто напротив него. И приложить излишне много сил, чтобы задать простой и, в сущности, совершенно бесполезный вопрос:
- Зачем ты убил старика?
Бруттино не шевельнулся. Его скрипучий голос разносился по лаборатории так легко, что Ганзель мог бы расслышать его и на другом конце. Сейчас он казался вкрадчивым, приглушенным – так скрипит старая дверь на ветру.
- Папашу Арло? Удивительно не то, что я убил его, а то, что я терпел его целых семь лет. Даже не представляешь, как меня подмывало разбить его пустую голову…
- Он ухаживал за тобой, как за сыном!
- Как за комнатным цветком, - Бруттино медленно провел узловатым пальцем по своему острому носу. Показалось Ганзелю или нет, но нос выглядел испачканным в чем-то темно-красном, - Вот кем я был для него. Комнатным цветком для уставшего старика. Ходячим парадоксом. Генетической аномалией. Уродцем в пробирке. Но сыном… Я никогда не был для него сыном.
- Он любил тебя, ты, рассохшийся чурбан!
Бруттино улыбнулся, обнажив свои темные неровные зубы, похожие на тупые деревянные шипы.
- Любовь. Конечно. Для вас, людей, любовь – это что-то осязаемое, зримое, существующее. Хотя вы давно должны были понять, что любовь ваша – всего лишь выжимка гормонов, впрыснутая в кровеносную систему. Простая и бесхитростная химическая реакция. Едва ли тебе известно все о любви папаши Арло. О той любви, что доставалась его деревянному сыну, а не о той, что вы знаете с его слов. Могу лишь сказать, что у нее было много форм. Некоторые из них были оскорбительными, некоторые неудобными, а некоторые, если бы я обладал нервной системой, можно было бы назвать весьма… нелицеприятными. Впрочем, как может деревянная кукла судить о такой вещи, как человеческая любовь? Слишком загадочна для деревянного чурбана, слишком сложна. Ведь так?
- Я не тот человек, которому стоит рассказывать о плохом детстве.
- Рассказать тебе, какие опыты ставил надо мной папаша Арло? Знаешь, у него была богатая фантазия, как для старика. Между прочим, не все его опыты можно было отнести к геномагии, - деревянная кукла едко усмехнулась, - Отнюдь не все. Но я терпел. Семь лет, Ганзель. Семь лет. Это очень большой срок даже для того, кто не чувствует боли. Но все должно было измениться. И все изменилось.
Синяя Мальва, все еще надув очаровательные губы, вернулась к своему месту. Слушая Бруттино, она стала заплетать бант в косу, время от времени бросая на Ганзеля взгляд, и от каждого такого взгляда его пронзало молнией через колени и живот, то ли мягкой, как тополиный пух, то ли острой, как зубья цепной пилы.
