Ознакомительная версия.
Араб в это время должен был быть уже в городе, его транспортным средством был мотоцикл, который мы возили прикрепленным к багажнику на крыше «Датсуна». У него была интересная особенность – помимо обычного мотора с более эффективным, чем обычный, глушителем у него была батарея-конденсатор в раме, так что он мог преодолеть полтора километра со скоростью около тридцати километров в час совершенно бесшумно. Крайне полезная опция для спецназовца, действующего за линией фронта.
Впрочем, разговорился я что-то. Вон и Араб вышел на связь – он уже на исходной. А я сейчас проверю запущенный с руки беспилотник и буду смотреть, чтобы никто лишний к нему не подобрался…
Араб положил мотоцикл на бок в самом начале узкой улочки – далековато на случай, если придется уносить ноги, но что делать. Тут была совершенно очаровательная куча мусора, которую утром должны были забрать, и на ее фоне мотоцикл был совершенно не виден. Особенно если его еще и прикрыть мешковиной.
Вот… так.
Араб моментально избавился от белой рубашки, которая могла выдать его в темноте, скатал и засунул к себе в рюкзак. Теперь все, что на нем было надето, было черного или темного цвета, и ничего из этого не могло выдать его в темноте. Несмотря на то что здесь было темно, лишь малосильные уличные фонари прожигали мрак, оставляя на черном бархате ночи желтые дыры – необходимо было предпринять все меры предосторожности. Человеческий глаз – превосходный созданный многими тысячами лет эволюции инструмент, и активировать его может один-единственный фотон, попавший на сетчатку.
Он опустил на глаза прибор ночного видения – в отличие от обычного армейского, у него было не один, а сразу четыре монокуляра, дающие поле зрения в сто тридцать пять градусов. Было тихо, поразительно тихо даже для русской деревни – все как будто вымерло. Слава Аллаху – афганцы почти не держат собак, способных учуять постороннего на улице и поднять такой лай, что всех святых выноси. Одной проблемой меньше…
Микрофон был на горле, он снимал звуки прямо с гортани, что оставляло обе руки свободными и позволяло поддерживать постоянную связь. Кроме того, такой микрофон способен был уловить самый тихий шепот.
– Первый, я Второй, прибыл на место, начинаю работать… – прошептал Араб, – где птичка?
– Второй, я Первый, птичка над тобой. Продвигайся вперед, пятьдесят метров. По фронту свободно…
Что хорошо в афганских пригородах – высоченные заборы, сделанные из глины с камнями или бетонных плит. Ничего не видно…
Араб направился к нужной точке – не торопясь и не медля. От езды на мотоцикле затекли ноги и напоминала о себе спина. Он напомнил себе, что уже не молод и не время бы ему изображать из себя. В 22 САС – главном спецподразделении главного противника – после сорока никаких шансов, или в штаб, или в учебку, но на боевое задание тебя не возьмут. Ну а он… он сам себе такую жизнь устроил… гадство…
Вот, кажется, и нужное здание.
Обычный высоченный забор. Обычные стальные ворота…
– На месте…
– Замри!
Араб замер – его отлично научили выполнять команду. Разучивали так: одной половине командовали «замри», а вторая половина – бегала между замершими курсантами, и не дай бог кто-то пошевелится…
– Прошли… Внутри четыре объекта, два парных патруля на периметре…
Араб достал из рюкзака пистолет с глушителем – если не поможет это, не поможет ничего.
– Даже не думай об этом. Ты можешь пройти, если переберешься через стену ровно за шестьдесят секунд. Они идут с повторяющимся интервалом…
Это уже признак непрофессионализма. Хороший патрульный никогда не будет ходить туда-сюда равномерно, как китайский болванчик. Он будет действовать неожиданно, даже в таком скучном деле, как охрана, и всегда будет настороже.
– Я сделаю. Дай отсчет.
– Хорошо. Скажи, как будешь готов…
Араб посмотрел наверх, затем достал из рюкзака перчатки из кевлара, выдерживающие удар тока – пистолет он убрал в рюкзак, он сейчас не нужен. Сверху не было видно ни изоляторов Кактуса [103], ни колючей проволоки, но это только настораживало. Если это серьезный объект – там что-то должно быть.
– Готов.
– Тридцать секунд. У тебя будет шестьдесят.
– Понял…
Он вспомнил пацанов, которых готовил, совсем некстати. Почему-то подумалось, что решать ситуацию здесь будут уже они, их смена. Новое поколение. Эта война будет как Кавказская – делом двух, а то и трех поколений. Дай Бог, чтобы победу увидели хоть внуки…
Казачата. Мальчишки. Он скучал по ним – хоть сам в этом и не признавался. Он так и не обзавелся семьей – был одиноким волком, и они ему стали как семья. Драчливые, взбалмошные – и в то же время чистые, как лист бумаги, на котором еще надо что-то написать. Он помнил их глаза – когда они сидели в степи, у крошечного бездымного костра, на котором кипятили чай, и он рассказывал им то, что нельзя было рассказывать. О специальных операциях, в которых он участвовал. О городах, в которых он побывал. О Бомбее и Пешаваре, о Тегеране и Каире, о Багдаде и Адене. Для них, выросших в приволье казачат, эти города существовали как будто на другой планете. Постоянная удушающая вонь от двигателей, работающих на самодельном бензине, вонь горящих кизяков [104], узкие улицы, обшарпанные дома, острые как нож взгляды, озлобленные или обманчиво равнодушные лица людей, чужая, похожая то ли на тяжелую отрыжку, то ли на карканье ворона речь. Конечно – были и русские города, Багдад, прежде всего, запоминался «Хадека Алшани» [105] – так претенциозно местные называли районы нефтяных небоскребов в самой излучине Тигра – но и там, на ярких и шумных улицах скрывалась незримая опасность. Для русского, тем более для казака, человека вольного – существовать в этой трясине было невозможно. Но он привык к этому, он пропитался этой вонью костров и пота, как местные, – и его нельзя было отличить от местных. Он приводил пацанам фразы на чужом языке, рассказывал об обычаях народов, про которые если кто что и знает – так из новостей, из раздела чрезвычайных происшествий – а они слушали его с горящими глазами. Может, он зря им об этом рассказывал – не дело скитаться по всему миру как…
– Пошел!
Он подпрыгнул, вытянувшись, как в прыжке, и с трудом (стареешь, мать твою, стареешь, казак!) зацепился за край бетонной плиты. В ушах тяжко бухало сердце…
– Пятьдесят пять.
Он начал подтягиваться. Это не так-то просто, если под коленями плита, да и зацепился неплотно.
– Пятьдесят.
Главное не нашуметь – а то счетчик быстро обнулится. Он представлял, как все оно будет – мечущиеся лучи фонариков, короткая очередь…
– Сорок пять…
Ему удалось подтянуться. Перевалиться через забор. Он понял, почему не было технических средств защиты – нельзя было привлекать внимание. Ни у кого на заборе не торчат по краям изоляторы – и тут этого не должно быть. Они полагаются на куда более чуткую и универсальную охрану – глаза уши и опыт опытных, обученных своему делу людей.
– Сорок. Быстрее.
Прыгнул. Перекатился – но все равно слышно. Прижался к земле – все. Ставки сделаны – ставок больше нет.
– Тридцать пять.
Где? Где спрятаться.
– Тридцать. Справа или слева от входа.
Он побежал туда. А вот хрен там спрячешься, это только сбоку круто выглядит. Дело в том, что человек как-то инстинктивно чувствует живое существо рядом с собой, особенно если его обучить доверяться своим инстинктам, не лениться проверять то, что показалось неправильным или ненормальным. Они проверяли это – даже в кромешной тьме человек чувствует находящееся рядом живое существо, но…
– Двадцать пять.
…только если оно находится на уровне роста человека. Почему-то человек почти не чувствует то, что находится выше его головы. Вспомните – как часто вы смотрите вверх? Не себе под ноги, не перед собой, не на уровне своего роста – а выше.
– Двадцать. Что ты делаешь, черт тебя дери?
Он еще раз подпрыгнул. Хвала Аллаху, тут мало дождей, и потому здесь не делают стоки. Если бы они тут были – то загремели бы почище вечевого колокола.
– Пятнадцать. Действуй.
Подтянулся, перевалился через невысокий край крыши, прикрывающей что-то вроде подъезда к вилле. Там, сверху, была еще широкая, открытая терраса.
– Десять. Замри!
– Ты ничего не слышал?
Араб замер, боясь пошевелиться…
– Не. А чего?
– Упало вроде что-то…
– Да ладно. Покурим…
Едва слышный треск – сигаретной головки о бок коробка.
– Занять позиции и ждать… Занять позиции и ждать… Твою мать, мы занимаемся всем чем угодно, кроме того, что должны делать.
– А что мы должны делать, земляк?
– Воевать, вот что! В провинциях духи кишмя кишат!
Звук, напоминающий зевок.
– Дурак ты, земеля. Если хочешь под пули лезть, я не возражаю. А мне и здесь хорошо. Поближе к начальству и к кухне…
Ознакомительная версия.
