друг мой».
– Я – тот, кто я есть.
– Тому, чем ты стал, существовать не до́лжно!
Хэфер с горечью рассмеялся и обессиленно прислонился спиной к стене. Его воля дала трещину. Пламя, лизавшее его кости, выплеснулось, более ничем не удерживаемое.
Старейшины отпрянули. Берниба не выдержала первой – сгорбилась, повела плечами и с глухим рыком обернулась, приняла другой свой облик…
* * *
Что-то изменилось, поплыло перед её глазами – облик Сехира. Тэра охнула от неожиданности, едва не потеряла равновесие – Ануират раскинул руки, точно для объятия, не давая ей пройти, но его гнуло, корёжило. Вместо крика с губ сорвался рык. Потемнела кожа, покрываясь чёрным лоснящимся ворсом, – словно кто-то набросил на него шкуру пса-стража. Полыхнули изумрудным огнём глаза, но когда Сехир вскинул голову, в его лице уже не осталось ничего рэмейского – на Тэру смотрела морда зверя, более всего напоминающего пса Ануи. Мощные челюсти щёлкнули, смыкаясь, гася стон боли.
Ануират сделал к ней шаг. Она замерла, не зная, чего ожидать, хотя псы, стоявшие вокруг неё, не выражали ни тени тревоги.
Когтистая не то рука, не то лапа аккуратно сомкнулась вокруг её запястья. В груди Сехира заклокотало рычание, складываясь в едва разборчивые слова:
– Я с тобой… избранная…
Тэра чуть не заплакала от облегчения, что ей не пришлось противостоять тому, кого она хотела бы называть другом.
Вместе они ворвались в храм, и псы следовали за ними по пятам.
* * *
Золотая нить, прожигавшая сердце, пела, натянутая, точно струна храмовой арфы в умелых руках музыкантши.
Долгожданный звон! Паваху хотелось петь и смеяться. Ничто более не имело значения! Он устремил всю свою суть навстречу этому звону, растворяясь в зове, который слышал он один.
Он стоял в святилище, которое было теперь смутно знакомо. Из полумрака в отблесках светильников выступали странные, фантасмагорические сцены, сюжеты которых никак не удавалось ухватить. Света не хватало, чтобы прочесть знаки. Пространство казалось размытым – возможно, из-за растекающегося в воздухе дыма благовоний.
Колонны у алтаря были выточены из тёмного красноватого гранита с чёрными прожилками. Насколько он мог судить, сам алтарь был вырезан из того же камня. Статую в наосе загораживала фигура жреца. Он был облачён в схенти и чешуйчатый панцирь, а голову его венчала ритуальная маска-шлем. Его руки вместо браслетов были украшены золотистыми наручами, а на ногах поблёскивали поножи. В одной руке он сжимал хопеш, в другой – ритуальный жезл.
Теперь Павах знал, что это был за ритуал – ритуал призыва Владыки Каэмит. И когда из полумрака блеснули углями глаза нескольких ша, подступавших к нему, – он больше не испытывал желания бежать…
Святилище преобразилось, обрело другие, уже смутно знакомые очертания. Павах узнал святая святых храма Стража Порога – залы подготовки. Рельефы на стенах содержали священные тексты с описаниями искусства сохранения тел для вечности.
Воин стоял у одного из бассейнов, наполненных каменной солью и благовониями. В одной его руке был зажат молот, в другой – топор. На столе перед ним лежало высушенное тело, местами грубо облепленное глиной. Лицо мумии было закрыто безликой гипсовой маской.
– Сенахт… – выдохнул Павах и воскликнул, отбрасывая инструменты. – Нет, я выбрал другое! Я отступил, не обрёк тебя на забвение!
Гипсовая маска поплыла, обретая черты близкого друга царевича. Таким запечатлел его Верховный Жрец Перкау по описаниям самого Паваха.
Добродушный великан, в бою страшный, как один из Ануират, но в обычной жизни отличавшийся спокойствием и рассудительностью… Его черты в посмертии были полны такого умиротворения, что сердце Паваха невольно успокоилось.
– Я не обрёк тебя на забвение… – шёпотом повторил он, опускаясь на колени перед телом, очищенным жрецами и сохранённым для вечности. – Не прошу тебя о прощении… Прошу только, помоги мне отыскать его, нашего господина, – будь он жив или мёртв…
Черты гипсовой маски снова поплыли, и Павах невольно отшатнулся, узнавая лицо, которое желал… нет, не забыть – помнить другим, до всего случившегося.
Мутные гноящиеся глаза. Гладкая белая кость переносицы над обожжёнными губами. Аккуратно спиленные до основания рога.
Смех эйфории. Вой ужаса. Отчаянный хриплый шёпот:
– Это – проклятие Богов… Проклятие Ваэссира…
– Безликие тени пожрут нас… Видишь, они уже кружат рядом…
– Заткнись, Метджен! – прошипел Павах, дернувшись в своих оковах. – Или хочешь, чтобы он вспомнил о нас и вернулся?
– Нет… прошу… нет… Но глаза ша… жгут больно, как угли…
От безумного бормотания друга воину было не по себе. Рассудок покидал Метджена, и всё чаще он видел в окружавшей тьме то, чего там не было. Теперь и Павах видел эти тени, и был бессилен перед ними – ни сразиться, ни убежать.
– Шакалы Ануи не придут за нами… не укажут путь… – захныкал Метджен. – Останутся только тени… вечные тени и многоликая шепчущая темнота… – Его тихий голос вдруг зазвучал осмысленно и твёрдо. – Убей меня, друг. От меня так мало осталось.
Павах сглотнул.
– Прости, – прошептал он. – Я ведь уже не смог…
Память наложилась на его восприятие. Он был там, рядом с Метдженом, и он взирал на них обоих из живой дышащей тьмы, полной пугавших когда-то теней – безликих теней, одной из которых стал теперь.
– Проклятие Ваэссира! – снова взвыл Метджен.
Павах снова ощутил своё тело: намертво скованные руки, затёкшие мышцы, парализованные в инстинктивном ужасе, – и откинулся к стене.
– Проклятие Ваэссира, да… – прошептал он, закрывая глаза, и улыбнулся. – Служение через Проклятие…
Ша мягко ступали, выходя из полумрака святилища и окружая его.
Жрец, вершивший обряд, обернулся, но Павах уже знал, кого увидит. Хэфер Эмхет взирал на него глазами цвета красного золота, и в них плескалось первородное пламя. Лицо его было исполнено мрачного торжества, и ни тени былой мягкости не осталось в нём. Чужой, ужасающий, ослепительно-прекрасный в своей затаённой ярости – он больше не вызывал у Паваха страха.
– Смотри на меня. Запомни меня таким. Я – творение твоего выбора. Разве нет?
Павах шагнул навстречу бывшему другу и господину.
– Я желаю служить тебе. Мой долг перед тобой не исполнен, Владыка Хэфер Эмхет.
А потом перед ним разверзлась буря. И в глубине, в невидимом пока сердце этой бури, бил отяжелевшими крыльями золотой сокол, проигрывавший неравную битву…
* * *
Пламя взревело, прокладывая пылающую преграду между царевичем и Ануират. Какой-то частицей своего сознания Хэфер решил, что совершенно не желает сжечь этот храм, не желает противостоять Стражу Порога. Но огонь ему едва подчинялся
