– Натали…
– Я знаю, я сама все запутала. Я потянулась к тебе. И не жалею об этом. И не жалею, – она почти улыбнулась, – что снова занималась с тобой любовью. Извини меня, Ник. Я ошибалась. Я не могу жить с тобой. Так – не могу. Не в силах.
Он посмотрел на нее. На лицо, которое целовал миллион раз и на котором знал каждую родинку, каждую морщинку. Женщина, которая стала его первой любовью. Женщина, которая до сих пор умела удивлять его, несмотря на его дар и их совместный опыт.
– Скажи что-нибудь, – тихо произнесла она.
– Я просто подумал, какая ты удивительная, – сказал он.
– Ах это, – пожала Натали плечами и улыбнулась. – Это правда.
Она потянулась своей рукой к его.
И они вместе принялись смотреть, как играют их дети.
– Минуточку! – прозвучал ее голос из-за стены. – Что за идиотские, вонючие, сучьи…
Дверь распахнулась.
Устройство вокруг правого бедра Шеннон представляло собой прозрачный пластиковый цилиндр, наполненный зеленым гелем. Оно удерживалось на ее ноге от колена почти до паха с помощью напоминающих сороконожку ремешков, которые подергивались и затягивались, когда она двигалась. Наверняка лучшее из того, что могла предложить НЗО (Купер ничего подобного в жизни не видел). Но внешне это напоминало нечто среднее между паропанковским ювелирным изделием и средневековым пыточным орудием.
– Что? – спросила Шеннон, увидев выражение его лица. Купер постарался не рассмеяться. Изо всех сил. Но чем больше он старался, тем хуже у него получалось. То, что началось, как сдавленный смешок, быстро обрело свойства снежного кома. Тут все сыграло роль: и ее раздраженная гримаска («Ты надо мной издеваешься?»), и сама мысль о том, что Девушка, Которая Проходит Сквозь Стены, пользуется костылями, а ее гибкая грация свелась к шатким подпрыгиваниям.
– Ну, давай-давай, смейся, придурок.
Он сделал над собой еще одно усилие, но все равно не смог остановиться.
– Веселись, – притворно обиделась она, – а я пока воздержусь.
– Извини.
Когда ему удалось взять себя в руки, он повторил:
– Извини. Выглядишь ты просто здорово.
– Ха-ха.
– Нет, правда. Как бы и мне такой штукой обзавестись?
– Продолжай в том же духе – и скоро узнаешь.
Он вошел, взял ее лицо в ладони и поцеловал. Они никуда не торопились, их языки и губы исполняли неспешный танец. Когда они наконец разъединились, Купер сказал:
– Привет.
– Привет.
– Болит? – спросил он, взглянув на ее ногу.
– С таблетками не болит. И эпштейновские доктора говорят: две недели с этой фигней на ноге, две недели физиотерапии, и я буду как новенькая. Неплохо для перелома бедра.
– Да уж. От слов «перелом» и «бедро» в одном предложении у меня мурашки по коже.
– Героический поступок. – Она движением руки пригласила его в квартиру. – Представляешь, я осталась в живых после воздушного тарана во спасение мира.
– Ну, официально мир спас я. Так говорят по всем каналам.
– Господи, – фыркнула Шеннон и, дохромав до дивана, опустилась на него. – Ты и без того нос задирал, а теперь совсем станешь несносным. Пива?
– Конечно.
– В холодильнике, – подмигнула она. – И мне захвати.
На крохотной кухоньке стоял холодильник, в котором не нашлось ничего, кроме острого соуса, горчицы и пива. Очень похоже на его холодильник.
– А тебе пиво с таблетками можно? – спросил он.
– Наверняка.
Она взяла банку, сделала большой глоток. Купер оглядел квартиру, отметил набор для чистки оружия на кухонном столе, приглушенный телевизор, раскрытые книги обложкой вверх (Шеннон как-то сказала ему, что, когда ей нравится книга, она так переламывает корешок, чтобы та лежала плоско на столе и можно было есть и читать), кровать, убираемая в стену, письменный стол в углу, кипы всякого хлама под листьями пластикового растения. Место, неприспособленное для жизни, место для прозябания. Промежуточная станция для жизни, проходящей в другом месте. Он улыбнулся.
– Ты помнишь, как мы ехали сюда? Еще до всего. По нашим липовым паспортам – муж и жена.
– Том и Элисон Каппелло.
– Точно. Мы сочиняли легенду, как мы якобы работали вместе, занимались какой-то кабинетной рутиной. И я, такой изворотливый умник, спросил, а был ли у тебя вообще когда-нибудь письменный стол, и ты тут же выдала что-то вроде: «Да у меня есть стол – очень нужная вещь: на нем стоит мое пластиковое дерево».
– Правдивая история, – сказала она. – Этот стол – командный игрок.
– Но ты не упомянула всякий случайный хлам на нем.
– Он совсем не случайный. Я точно знаю, где у меня что лежит. Как прошел твой разговор с президентом?
– Просто поразительно.
Он рассказал ей о предложении Рамирес.
– Ух ты, – воодушевилась она. – И ты его примешь?
– Не знаю пока. Я ей сказал, что мне сначала нужно отдохнуть.
– Да? И куда ты отправляешься?
– Мы. Куда мы отправляемся. – Купер сел рядом с ней на диван. – Мы так с тобой и не были толком вместе. Что, если мы полетим куда-нибудь в теплые края? Мне в голову приходит ром, кокосовое молоко и пальмы. Никаких пистолетов. Никаких заговоров.
– И никто не будет пытаться нас убить?
– Неделю или две. Конечно… – Он посмотрел на ее гипс. – Я, вообще-то, представлял тебя в бикини.
Она рассмеялась тем низким добрым смехом, который всегда так ему нравился.
– Как только снова смогу двигать ногой, дам тебе пенделя.
– С нетерпением жду этого дня, хромоножка. А пока мы должны заняться кое-чем.
– Да? И чем же?
– Сейчас я разложу эту кровать и отнесу тебя на нее.
– Ой ли, Купер? У тебя найдется что-то для калеки?
Ее губы медленно растянулись в озорной улыбке.
– Я даже не представляю, как это у нас получится, – сказала она.
– Ник, – поправил он. – Можешь называть меня Ник. И могу поспорить, мы что-нибудь придумаем.
И они придумали.
Третью ночь подряд его трясло перед сном, мысли его метались, забегали в края, которых он не выбирал, и со скоростью, которой ему не требовалось. Он потел и кашлял, но его доставала вовсе не простуда.
Проснулся он почти в полдень, солнце светило в окно. Некий разведчик в его сознании, забежав вперед его пробудившегося «я», предупредил, что ему снова будет дурно. Он глубоко вздохнул и остался лежать неподвижно.
Ничего. Он чувствовал себя прекрасно.
Хок поднялся с кушетки. Домик представлял собой двухкомнатный сруб с лакированными стенами и запахом дыма от плиты. Он поплелся в туалет и там писал, писал, казалось, целую вечность. Он нашел чью-то зубную щетку – хоть и чужая, но все лучше, чем ничего, хотя пятьсот тридцать две щетинки примялись усталыми пучками.
Он почти закончил чистить зубы, когда вдруг понял, что знает, сколько щетинок помялось. Без всяких усилий, даже не думая, он знал это так же точно, как и то, что если разжать пальцы, то щетка упадет: пятьсот тридцать две щетинки, что составляло двадцать один целый и двадцать восемь сотых процента от общего числа щетинок. Он улыбнулся. Закончил чистить зубы. Сплюнул.
В ночь сражения, когда виджиланты прошли мимо дома, он заставил себя подняться с пола в кухне и пробрался в гараж. У него ушло целых двадцать минут (в течение которых он без счета заглушал двигатель, пытаясь тронуться с места, скрежетал шестеренками коробки передач) на то, чтобы освоить джип, но когда началась стрельба, он уже был за пределами города и ехал на запад. Около полуночи он позволил себе забраться в охотничий домик на скале, намереваясь с утра пораньше отправиться дальше. Вот только когда он проснулся, мозг у него горел, и с того времени мир для него оставался погруженным в лихорадочный туман.
На кухне он поел консервированных бобов, пока варился кофе. А когда кофеварка зашипела, он, не глядя, потянулся за кружкой, но опрокинул ее со стола на пол.
Это было прекрасно.
Хоку не требовалась математика, чтобы описать случившееся, но он ясно представлял себе формулу, учитывающую силу тяжести, сопротивление воздуха и инерцию. Это показалось ему настолько очаровательным, что он потратил несколько секунд на наблюдения, замедлил вращение кружки, пока ему не стали видны все подробности: внутренняя поверхность с неотмытыми кофейными разводами, слабый отпечаток пальца на ручке, вихри пыли, поднятые падением, и солнечный зайчик от ребра в тот миг, когда кружка неторопливо ударилась об пол.
Когда она упала и разлетелась на фрагменты по предсказуемым направлениям, он слышал стук каждого осколка о плитку пола, и почему-то это навело его на мысль о Джоне.
В служебном туннеле Джон, говоря о важности непредвиденных обстоятельств, почти не обращал внимания на мальчика, идущего следом. Но потом он остановился и вперился в него внимательным взглядом.
