– Ты можешь это пояснить? – уже совершенно спокойно спросил он, отступая несколько шагов и бросая быстрый взгляд на Лию, которая, проснувшись, приподнялась в постели.
– Конечно, – согласился Лим. – Ты ожидал, что меня зарежут, завтрашний вердикт потеряет силу, и у тебя появится время для подготовки к борьбе с Силаном.
Тэгг выслушал, потом заходил взад-вперёд по комнате.
– Глупец, – прошептал он. – Какая комбинация! – Он повернул голову к Лиму. – Ты же мудрак, ты должен был разрядить обстановку! Завязать дискуссию, овладеть ситуацией, внести сомнение. Высмеять, опозорить…
– Высмеять летящий в грудь стилет? – попробовал остановить его Лим. – И перед кем его позорить?
Но Тэгг гнул своё:
– Казалось, всё рассчитали! И на тебе: вместо тщательно подготовленной интеллектуальной ловушки – семь трупов. Кстати, там были и наши люди. Швейцар и ещё один из личной охраны Силана.
Лим равнодушно пожал плечами:
– Я убил Силана?
Тэгг с удовольствием наблюдал, как Лим демонстрирует хладнокровие.
– Ты зарезал их всех, сынок.
– Не всех, – возразил Лим.
– Да, не всех, – согласился Тэгг, – двоим открутил головы, и при других обстоятельствах с тебя следовало бы спустить шкуру. Ты же ничего не знаешь о наших методах дознания и сыска. – Его превосходительство вдруг улыбнулся. – Думаешь, вложил в руку швейцара меч и всё уладил? У нас, знаешь ли, законы об умышленном убийстве очень, очень строги.
– Но ведь обстоятельства… – напомнил ему Лим, но другая мысль ему понравилась больше. Он повернулся к Лие: – А тебе об этих методах что-нибудь известно?
– Конечно, – немедленно отозвалась она. – И почти всё.
– Ты их всех поубивал! – Тэгг хлопнул в ладоши. В спальню начали заглядывать заспанные лица. Министр топнул на них ногой. Дверь захлопнулась.
– Вот что, – заявил его превосходительство. – Никакой необходимости в твоём дальнейшем присутствии в нашем мире теперь нет. Арбитраж не состоится ввиду внезапной смерти одного из претендентов. Жаль, конечно, наших людей, но какая удача… Я даже мечтать не мог!..
– Но законы… Лию будут искать.
– Пусть это тебя не волнует. О Лие мы позаботимся.
– Ваше превосходительство, – вкрадчиво заговорил Лим. – А нельзя ли сделать так, чтобы о Лие позаботился я?
– Нет, конечно, – возмутился Тэгг. – Ты же отправляешься… – Он запнулся, перевёл взгляд на Лию, которая уже сидела на кровати и не спускала с них глаз. – Лия, девочка моя, он не шутит? Это уже не просто работа?
– Я люблю его, – просто ответила она, и Лим почувствовал, как пол слегка покачнулся под его ногами.
– В вашем мире произойдёт взрыв, – не унимался Тэгг. – Высвободится много энергии. Направление будет от вас, вы не пострадаете, но для тех, кто окажется неподалёку, – это верная смерть.
– Это ничего, – заверил его Лим. – Это я беру на себя.
– И видно, не в первый раз, – пробормотал Тэгг. – Но пусть будет по-твоему.
Он на минуту задумался, потом повторил:
– Пусть будет так. Но ты ещё не потребовал награды!
– Ваше превосходительство, – чувствуя непривычную робость, сказал Лим. – Если моя просьба не покажется вам оскорбительной…
– Ну же, – нетерпеливо поднял бровь Тэгг.
– Не могли бы вы подарить мне свой халат…
* * *
Он пришёл из грохота и дыма на сороковой день, точно в полдень. Он и его жена, прекрасная и мудрая Лия, мать нашего молодого Господина Дота.
В фиолетовых молниях золотой одежды он подошёл к изломанному телу своего врага и взял Корону.
Он поднял её высоко над головой, и мы все: и стража, и весь народ – опустились перед ним на колени…
Рехнуться в космосе – плёвое дело. А на высоте семисот километров над фотосферой Солнца для этого дела и плевать не надо: когда выгорит последняя отражательная пластина в любой из кассет экрана, от меня даже плазмы не останется. Есть от чего вздрогнуть. Наверное, поэтому меня ничуть не обеспокоил строгий, чуть хриплый голос:
– Кто здесь?
Ему немедленно ответил тонкий детский голосок:
– Где?
– Спроси лучше «когда», – отозвался хриплый.
Голоса звучали отчётливо и ясно. Как если бы у меня за спиной кто-то беседовал со своим любознательным сыном. Я обернулся. Зря, конечно.
Людей я не увидел. Звёзд и чёрной глубины космоса тоже не наблюдалось – мешал слой багровой протоматерии примерно в полукилометре над головой. Слой заметно зеркалил, и я мог видеть себя – крохотного серебристого муравья, ползущего по серой, теневой стороне Зонта. «Муравей» был жалок и несчастен. Он толкал тележку с кассетой светоотражающих пластин, страдал и потел. Зонт в этом ракурсе достижением передовой технической мысли не казался. Десять гектаров тени на фоне безбрежного, вполнеба Солнца напоминали погребальный плот, а не убежище.
А ведь был ещё эруптивный протуберанец, фиолетовые контуры которого всё отчётливей проступали сквозь кисею протоматерии! Эта штука размером с сотню таких планет, как Земля, имела температуру пять тысяч градусов и через несколько часов должна была рухнуть мне на голову. Как только это случится, я умру. А значит, закончится наша беседа. Жалко, правда? Только ведь начали… Кстати, меня зовут Иван. Ударение на первой букве, если не затруднит. Не думаю, чтобы это имело значение, но даже в последние минуты хочется быть тем, кем был при жизни, верно? И чтобы эти минуты были свободными от недоразумений, уточню: героизма в моём положении нет – всего лишь жадность и невезение.
Разумеется, жадность. Погнался за премиальными – «кто глубже в Солнышко нырнёт, большую денежку найдёт»… Донырялся! Как оказался в такой близости от светила – понятия не имею. Критическим приближением Зонта к Солнцу полагают сто тысяч километров, я – на семистах, а как это получилось и чего делать дальше, спросить не у кого: радио не работает.
– Предлагаю обсуждать вопросы в порядке их поступления, – сказал Хриплый. – Я из этой звёздной системы. Четвёртая планета.
– Я был там, – ответил ребёнок. – Тупая растительная жизнь. Разума не обнаружил. Я с Пятой…
– Ты сам тупой, – обиделся Хриплый. – Нет никакой Пятой. Пояс астероидов – вот что такое твоя Пятая.
– Блин! – В голосе ребёнка послышалось отчаяние.
– Почему «блин»? – поинтересовался Хриплый.
– Хрен знает, – кротко ответил ребёнок. Немного подумал и добавил: – Только не спрашивай. Я не имел в виду растение. Я вообще ничего не имел в виду.
Отражательная сторона Зонта не рассчитана на такую мощность излучения и поэтому стремительно выгорает. Сотовая архитектура: каждая ячейка – это кассета с отражательными лепестками. Когда наружная, обращённая к Солнцу пластина приходит в негодность, на её место поднимается нижняя. Будто патроны в магазине пистолета. Как сгорит предпоследняя – на индикаторной панели загорается сигнал тревоги. Тут-то и мой выход. Ну а если не успел или «свежие» кассеты закончились, значит, самое время отправляться к праотцам… но до этого ещё далеко. На психотренингах нам советовали думать только о позитиве. Вот я и думаю… в духе и соответствии…
