смыслю.
– Ну да, – сказал я, – так и есть.
– Но для вторжения этого слишком мало, – продолжила она как ни в чем не бывало. – Семьдесят кораблей с двадцатью членами экипажа – то есть тысяча четыреста человек. Смешно и думать, что они захватят и удержат все доки. Вот тебе и причина.
К чему-то такому я и сам пришел на третий день осады – успокоив себя настолько, что даже получалось спать.
– Я предполагал, что блокада есть, – сказал я, – так как к нам никто не заходил. И я решил, что ее не видно со стен, потому что кораблям слишком опасно подолгу болтаться прямо в заливе, не знаю уж почему.
– Ну да. Говорю же, все дело в отбойных течениях. Они появляются стихийно, поди их подкарауль – из-за перетопленных мелководных участков. Уходят в море не широким фронтом, а как бы по желобу, как река, и так далеко…
– Верю, – встрял я. – Так оно и есть. И еще я решил – рано или поздно тот проклятый маяк будет отремонтирован, и флот сможет вернуться… дальше я не стал думать, ведь как только здесь будет флот, я передам командование нужному человеку и больше ни о чем не буду беспокоиться. Но время идет, а наших судов все нет и нет.
Она нахмурилась:
– Будь я твоим дружком Огузом, я бы, уж извини, в первую очередь удостоверилась, что тот маяк выведен из игры и ремонту не подлежит.
Я кивнул.
– Предположим, так он и поступил. Очевидно, флот захочет отбить его обратно. Тамошнюю географию я не знаю досконально, но предполагаю, что имперцы поставили маяк именно в тех краях потому, что он защищен от нападения с моря. – Я посмотрел на нее. – Что само по себе ничего не объясняет, так ведь?
Айхма – не из тех, кто легко сдается.
– Возможно, – заявила она, – флот прорвался, и шердены были отозваны из блокады, чтобы остановить их.
– Никаких шансов. – Я покачал головой. – Шердены против имперского флота долго не протянут. Биться напрямую с превосходящим по силам врагом – это не по-шерденски.
– Значит, блокадников разметал тот же шторм, что сбил тех торговцев с курса.
– Допустим. Я, конечно, не разбираюсь в морских тонкостях, но скажи мне – если бы сильный ветер заставил селроков приплыть в наш залив, разве не сдул бы он сюда и весь блокадный флот? Может ли шторм развиваться в двух противоположных направлениях? Мне теоретическая часть не по зубам, так что, может…
Айхма уставилась на меня.
– Да, ты верно все улавливаешь, – произнесла она. – Вот тебе моя последняя версия. Шердены – единственная морская сила Огуза. И они срочно понадобились ему для чего-то другого.
– Да, вполне возможно. Но для чего?
– Мне-то откуда знать? – Айхма вся нахохлилась. – Будь у тебя хоть капля мозгов, ты бы и сам его спросил, когда была такая возможность.
Вообще-то…
Как вы помните, я рассказал Айхме почти всё. И вот о чем я умолчал.
– Я готовился к прорывному маневру, – сказал Огуз, – в случае, если в Городе никто не прислушается к голосу разума. Но раз уж ты здесь, беспокоиться нечего.
– Прорывной маневр? – переспросил я.
Он кивнул.
– Мы только что очистили от синешкурых Левктру Опунтис, так что на моей стороне еще тридцать тысяч человек. Кроме того, нас там поджидала удача.
Большего он не сказал, но я занимаюсь закупками и знаю, что в Левктре Опунтис хранится бо´льшая часть осадного оборудования, захваченного у эхменов – в последней с ними войне или в предыдущей, какая разница. Весь государственный арсенал проходит через Классис, но добро, награбленное у врага, не входит в число забот нашего правительства. Поэтому осторожный провинциальный генерал, черт возьми, позаботился бы о том, чтобы заполучить его и сохранить в безопасности, чтобы удостовериться – оно всё будет под рукой, если вдруг понадобится, а не будет распродано на черном рынке. Да, эхмены – не лучшие солдаты, раз уж Империя их раз за разом побеждает, но в технологии они впереди на голову (никому не говорите, что я это сказал). Да о тех же требушетах вспомнить. Вполне логично, что большая удача Огуза заключалась в том, что он наложил лапу на кучу самого толкового осадного снаряжения, которое некий безымянный дурень не решился утопить в ламповом масле и поджечь, когда враг ломился в ворота. Судя по тому, что я слышал о складах в Левктре, семидесяти кораблям шерденов потребуется совершить несколько рейсов, чтобы все оттуда забрать. Почему бы и нет.
Жизнь, скажу я, вся держится на противовесах. Противоположности шагают рука об руку. Таким образом, ниспосланный небом шанс пополнить припасы достался нам ценой оборудования, способного сильно помочь поставить на всех нас крест.
Столкнувшись с чем-то подобным, разумный человек мыслит под прямым углом. Корабль приходит в Город, нагруженный пшеницей. Разгружается. Интерес представляет не то, что он завез, а то, что может вывезти. Или кого. Меня, например. Или, если я стану играть в благородство, людей, которые мне дороги.
Взяв передышку, я еще немного подумал. Итак, Айхма. Нико, Фаустин и Артавасдус – начнем с того, что они не согласятся. Так кто они, эти мои друзья? Требуется определение. И любое осмысленное определение друга, применимое в моем случае, вестимо, не включало бы их, но определенно применялось бы к Огузу. И если бы я хотел спасти своих друзей, или, если быть более точным, дочь моего друга и своих коллег, у меня была прекрасная возможность, которую я просрал. Разница в том, что, для того чтобы выручить свой круг, приняв предложение Огуза, мне пришлось бы предать Город. Посадка их на корабль до Селрока не будет иметь таких же неприятных последствий.
Я все еще мучился из-за этого, когда корабль вернулся: всего один, но нагруженный доверху.
– Итак, встает вопрос цены, – сказал я, когда разгрузка была закончена.
Тельдо, очень выносливый человек, с которым я очень плохо обращался, бросил на меня кислый взгляд.
– Для тебя – не встает, – сказал он. – Ты мог бы просто забрать товар и не заплатить – совсем как похитил меня.
– Жаль, что ты меня так видишь, – ответил я. – Плата обязательна. – Я прикинул в уме – сто пятьдесят тонн пшеницы в мешках обошлись братьям и кузенам Тельдо где-то в шестьсот гистаменонов; если те дали больше – не заслуживали звания хватких торговцев. – Итак, пять тысяч гистаменонов. Справедливо?
Тельдо открыл рот, потом снова закрыл. Удивляюсь порой, как простая арифметика может изменить чье-либо мировоззрение.
– Более чем, – сказал он.
– Конечно, –
