— Просил. Но если от брюха помрешь, не евши толком, что тогда?
Круз вздохнул, поблагодарил и пошел в приемный зал, на первый этаж. И еще с лестницы определил гостя. Экое амбре — псина, застарелый человечий пот, костер и хвоя и гниловатый, острый запах хищника.
— Привет, Пеструн.
— Здрасьте, Андрей Петрович! — Пеструн вскочил, дрожа.
Крузу показалось — завилял невидимым хвостом.
— Захар Палыч приветы передавал, всего лучшего, так, — Пеструн сопнул, вытер рукавом нос. — Очень у него дела хорошо, но вот закавыка — зелья нужно, и народец из-за реки явился. Такие крутые — спасу нет. Достали мы их, достали!
— Стоп! — приказал Круз. — Медленно и по порядку.
Пеструн приосанился, пригладил заскорузлой ладонью волосы, поддернул штаны — и мгновенно сделался Захаровой копией, разве что лысины не хватало.
— У нас опять молодняк сонный.
— У двуногих? Или у четвероногих?
— И у серых, и у нас. Трехпалая выметала пятерых, а они все — того. И у Шишки — не того. Заплечницы моей щен — семь лет, а квелый.
— Исправим, — пообещал Круз. — Что за народец явился?
— Зимой, если помните, вы сказали команду отправить за Обь. Ну, там поозоровали малость — мы ж докладывали. Пожгли, языков брали. А теперь вот от ихних главных явились послы. Расфуфыренные все, аж блестят. С железом.
— Спасибо! — сказал Круз и хлопнул в ладоши.
Явившейся паре верзил с автоматами объявил:
— Общий сбор! Едем в Лабытнаги!
Аделина, как водится, поворчала. И Андрюшку не хотела отпускать. Мало ли, опасности нет. Знаю я вас, мужиков. Нет и нет, и вдруг бац — полгорода снесли. Брось, хозяйка, пусть побалуется пацан. А то закис тут, под юбками. И так вы его разбаловали, Андрей Петрович. Не тятя будто, а дед. Я и есть дед, что с меня взять?
Собрались полусотней, нагрузились до зубов. Не на войну, впечатления ради. Бронежилетные, в беретах, пятнистые зверски — гвардия. Не с иголочки — засаленные, потертые. Пропахшие боем. Погрузились в бронепоезд. Для себя Круз хотел прицепить обычный плацкарт, но Аделина встала стеной — ребенка везешь! Пришлось на горы смотреть из-за решетки.
Впрочем, Андрюшку горы не интересовали. Он вообще не слишком смотрел по сторонам. Вот пистоли на дядях, это да. Пап, дай мне пистоль! Научи! К чему тебе пистоль, глупая это игрушка. Из ружья сперва научись, я ж тебе воздушку подарил. Я пистоль хочу. А по мягкому не хочешь? Надулся, смотрит в пол.
Круз помешивал чай, глядел в окно, на низкие, безлесные горы. Удивительно — в детстве сладкое жрал килограммами. Вырос — ни в чай, ни в кофе, и пирожное в глотку не лезет. А на старости — поди ж ты — снова сладкоежка. Пробежаться бы как в молодости, с рюкзаком за плечами… Эх, суставы будто свинцом налились. Полчаса пройти, как мешков натягаться. Ага, вон на гребне белеет — камни светлые пирамидкой. Знак Захаровых владений. Недурно он забрал, однако. В прошлом году не было — или уже был? Если б не вакцина, вот была бы заноза в боку. Захар на словах, конечно, сынок сынком: батя, старшой и все такое — а на деле уже князек над всем Уралом и Зауральем. Оленных приструнил, а кто против — того под корень. Только детей и баб детородных оставлял, и тех отправлял подальше. И волков же взял под себя. Теперь за Обь пошел разбоить. Сам побежал к новой резне. В радость ему. Все же как он удивительно с волками ладит! Вовсе дикие к нему приходят. А может, по-настоящему диких, чистокровных и не осталось? Дан говорил: зараза многое зверье напрочь выкосила, от тараканов до слонов. Некоторые по-людски болеют, зайцы и бобры, к примеру. А собакам — хоть бы хны. Собаки же, известное дело, себя от людей не отличают. Но ведь юлит Захар, крутит. Все объяснил, показал, свистулькой оделил — копируйте, свистите. Гуляйте с моими серыми сколько угодно. И свистели, и гуляли. Но хозяин им по-прежнему Захар, хоть ты лопни свистевши. И приблудные, дикие, к нему идут, а к тем, кого Круз натаскать пытался, — нет.
Опасно Захара терпеть. А ссориться — смертельно. Без Захара Инта быстро скатится к прежней жизни, к тонкой полосе сел у железной дороги. А с Захаром рискует стать придатком зверолюдства. Когда-нибудь придется этот узел распутывать. Хоть бы не на своем веку.
Андрюшку убаюкало. Поклевал носом, устроился на лавке. Мелкий мой, тощеныш ребристенький. Подушку подсунул аккуратно, но одеялом прикрывать не стал — проснется, разобидится. С чего тятька будто к младенцу?
Так и проспал до Лабытнаги. И когда стали, не проснулся. Паровоз притормозил легонько, плавно стал — интинские машинисты славились мастерством. Как-никак Святой город. Круз пощекотал сына в пятку. Поднял брыкающегося, голосящего. Встряхнул, поставил, объявил сурово:
— Приехали. В туалет хочешь?
— Хочу, — ответил Андрюшка плаксиво.
— А вот и нельзя. На станции мы, — объявил Круз довольно и хихикнул. — На вокзале сходишь.
Встречали поезд полдюжины мрачных бородатых вояк. Лабытнаги Захар считал чуть не своей вотчиной, волчатники гостевали там частенько и, видать, поделились привычками — смердело от лабытнажских нечеловечески. Забубнили разноголосо, здороваясь. Предложили машину — осыпающийся «Москвич», ушедший на пенсию еще до Крузовых времен. От машины Круз отказался и пошел во главе жуткой, скалящейся, увешанной железом банды.
Гости увидели. Лабытнажские их предусмотрительно разместили на веранде, с чаем и сухариками. Когда Круз зашел, гости повскакивали — пятеро средних лет мужчин в длинных кожаных плащах, сапогах и портупеях. Зачем им портупеи, Круз не понял — но выглядело внушительно.
Поздоровались, сели, принялись за чай. Представились, поговорили про погоду. Про комаров. Про болота — ползут, сволочи. Про моторы — ремонтировать с каждым годом все трудней. Поди-ка поршень доморощенно отлей да обточи — умаешься. Уже паровые машины в мастерских поставили — понадежней ведь битых дизелей. Про баб поговорили. Круз поудивлялся: это как у вас женсовета нету? Так-таки баб нету наверху?
Наконец гости не вытерпели. Старший, Олег, — тощий блондин лет сорока пяти со шрамом через щеку — отставил решительно чашку и объявил:
— Андрей Петрович, мы к вам по делу!
— Ну так рассказывайте, — разрешил Круз.
— Мы никогда не причиняли вам никакого вреда! А ваши люди с собаками разоряют нашу землю. Убивают, жгут. Зверствуют! Изгоняют людей, режут скот. Скажите, зачем? Почему нам не жить мирно? Земля ведь опустела. К чему воевать?
Круз отхлебнул. Поставил чашку, укусил сухарик. Тщательно прожевал. Поднял чашку, запил. И сообщил:
— Вялое ваше дело. Не причиняли вреда, значит. А юная шантрапа, выжившая после трех-четырех годков разбоя, куда возвращается? И где у этих недоносков «страна силы», не знаете, случаем?