В Сургуте просидел почти до Нового года, разбираясь в делах, изучая. Изумительно — на юге, оказывается, кочевники учредили настоящее ханство! Лютое, сильное, жадное. На востоке обитал кто-то невнятный в лесах и кочевали оленные. Города промышленной полосы запустели — но и там кое-где гнездились выжившие, сбившиеся большей частью в хищные банды. Руку Сургута признавали до Новосибирска и Барнаула — а дальше, судя по документам, начиналась зона походов «разведгрупп» — так назывались на местном новоязе детские шайки. Пара их добралась и до Китая!
Дел невпроворот. Кто тут разберется, кому поручить? С такими расстояниями и сообщением всего только новое удельное княжество и соорудишь. А, недосуг. Найдем кого недовольного из женсовета, пусть радуется власти. Та же Зинка-Кирза, все забыть не может. Пусть резвится. А если забудет, кому чего должна, — Инта напомнит.
С тем и вернулся домой, праздновать. Наряжать елку на пару с детской оравой. Шлепать по крупам проворных нянечек, так и норовивших показать то плечико, то ножку. А что, имеет ведь право баба на самых лучших деток, правда? Ты Аделине такое скажи, курва тощая! «Всем тихо! — ревел Круз. — Гир-рлянду забр-расываем, ать-два!» Разгорячившись, выскочил на мороз, проветриться. Тут и прохватило. Кто-то сердце стиснул колючим железом, льдом лютым. И давил, давил потихонечку. Андрюшка выскочил следом.
— Папа, папа!
— Домой иди, — велел Круз бессильно. — Без шапки не ходи. Не ходи…
Потер снегом лицо — кусает. Полегчало. Осторожно, тихонько. К двери, за нее — в тепло. Вот, и словно ничего. Прошло. Прибежала врачишка — девка из Дановых, вызванная няньками. Девку прогнал, шлепнул по гладкой попе напоследок. Ишь, на ком тренироваться удумала!
В новогодний вечер Круз смеялся и сидел со всеми за столом. А ночью пришла Безносая.
Круз не видел снов. Кошмары приходили, составленные из слов. Особо страшные — на русском, розовые — на испанском с оттенками гуарани. Но теперь увидел явственно, будто сквозь дыру, открытую в ровную, пыльную, серую степь. Безносая пришла из сумрака — медленная, усталая, не с косой, а с узловатой, выглаженной годами палкой. Горбилась, бредя — истомленная земная старуха, отвыкшая разгибаться. Встала подле стены, посмотрела пустыми глазницами. Повела плесневатой костью — и Круз заверещал во сне, схватившись за сердце.
— Зачем так? Больно ведь! — укорил, отдышавшись.
— А как иначе? — Безносая пожала плечами. — Живое — оно болит. Ты и так болеешь только мясом. Почувствуй, как оно — когда душа ноет.
— Ты за мной?
— Нет еще, сынок. Посмотреть. Много ты мне работы наделал, ой много. А я уж и так утомилась подбирать вас.
— А сколько мне осталось?
— Ты что, помереть боишься?
— Не то чтобы, но ведь доделать столько…
— Доубивать?
— Не без того. Но это надо — чтоб мои дети жили, чтоб народ здешний жил.
— У всех вас одно и то же. Важно, нужно. Никому вы не нужны, кроме меня. Ты гуляй пока, парень. Я подойду, когда время придет. А подарок оставлю — чтоб не забыл.
Махнула желтыми пальцами — и в Крузовой груди родился мелкий острый зверек, зашевелился, заскреб лапками. Круз завыл — и проснулся. Выполз из кровати, трясущейся рукой нацедил стакан воды. Выпил. А потом просидел до утреннего звона, глядя в черный квадрат окна.
Утром прибежала нянюшка, зареванная, и не смогла выговорить. Посланец, ожидавший в гостиной, тоже смог не сразу. Вертел шапку в руках, переминался. Всхлипнул даже, но выдал:
— Андрей Петрович, Правого вашего, который Последыш, — нету. Убили его подземные. Совсем убили.
— Утрись, — велел Круз. — И рассказывай толком.
Тот рассказал. Круз выслушал. Затем спросил:
— Они повода не давали?
— Да нет же, за девками поехали, как обычно. Тише воды, ниже травы. Только теперь всех подряд закупали, и снулых, и толковых. А тут подземные ни с того ни с сего. Жалко-то Правого, Андрей Петрович, жалко, такой кореш был…
— Жалко, — подтвердил Круз.
В полдень на совете — своем, малом совете мастеровых, врачей и командиров — Круз объявил:
— Я хочу убить этот город. Я хочу, чтобы в нем не осталось ни единой твари, способной выстрелить, укусить либо ударить. Я хочу, чтобы там произошло болото и во всех норах и туннелях жили только головастики. Я слушаю вас.
Первым подал голос Семен — нерешительно, на правах бедного родственника.
— Зачем, Андрей Петрович? Люди ведь…
— Одну занозу мы выдернули. А это не заноза — гнилой свищ. Жизни тех, кто там обитает, — противны и непонятны. Они никогда не станут нашими. Они отравляют землю, под которой живут.
— Затопить, Андрей Петрович. Там водохранилища уцелели. Взорвать плотины. А сперва расчистить вход и туда русло подвести, — предложил, блестя очками, бывший лейтенант Саша.
— Холмы, однако, — заметил оружейник Ринат. — Пару станций затопим, и толку? Под Сыктывкаром есть склад вакуумной дряни всякой, в позапрошлом году мои ребята откопали. Как раз для туннелей. Сверлим, кладем, рвем.
— Холера, оспа, сибирская язва, — сообщил Карп, дородный зять Зинки-Кирзы, подвизавшийся по лекарской части. — Штаммы тифа тоже есть.
— Еще пару снарядов по двадцать килотонн, — добавил Ринат. — Правда, может и не взорваться — нет спецов по атомному делу.
— Толку с зарядов-то, — проворчал Семен. — Их, крыс туннельных, и рвали уже, и травили — а они знай себе плодятся.
— Неправильно травили! — отрезал Ринат. — У нас получится.
Препирались полчаса. Затем Круз всех распустил. В зале задержался лишь бывший лейтенант Саша. Помялся немного, поправил очочки — толстенькие, нелепые, из медной проволоки крученные. Вздохнул тяжело. Наконец решился.
— Андрей Петрович, мы понимаем, какое вам горе. Но это дело, с Москвой… огромный ведь город. Уже и бомбили его, и взрывали, и воевали — а подземные все там. Не сможем мы никак. Да и торговля с ними нам не нужна уже. Пусть гниют — все равно ведь наружу не выберутся.
— Как видишь, выбрались, — ответил Круз. — И трупы забрали. Они их съедят, понимаешь, Саша? Они съедят моего Последыша. Но ты прав: грубая сила не поможет. Они убьют себя сами.
— Но как? — усомнился Саша осторожно.
— Глупостью и жадностью. Это у людей в обычае.
На переговоры Круз отправился сам. От подземных тоже вышли, как видно, самые старшие — череда гнуснейшего вида старцев. Заскорузлые, криворукие, с гниющими язвами, беззубые, бельмастые. С желтыми слюнями на щетине. И с глазами будто пистолетные дула. Старший из них — избранный, наверное, не по возрасту, а из-за особенной вони, вышибающей слезы и выворачивающей, — хихикал, поглядывал угодливо, называл Круза «Великим начальником», а себя — «непотребным Макарушкой». Круз немедленно предположил, что Макарушка этот и учинил ночную атаку, чтоб спровоцировать, привлечь чужаков себе на помощь. Впрочем, он или не он — теперь не важно. Даже и лучше — тем старательнее примется угождать и тем проще исполнить задуманное.
